Недоросль: Почему ты говоришь, что Шекспир – это детский автор?
Мовсесян: У Шекспира всегда есть история — очень внятная. Это всегда action, событие на событии, постоянно что-то происходит, причем глобальное: убили, женились, предали, уплыли в дальние края, пошли воевать. В «Ромео и Джульетте» что-то глобальное происходит практически ежесекундно, все время хочется делать остановки, чтобы просто пережить происшедшее, вдохнуть. Без пауз задыхаешься от плотности действия. Это первое – постоянный мощный action. Второе: если убрать глубокий внутренний тонкий психологический пласт, все равно остается пласт чисто сюжетный, в котором есть внятные оценки, реакции, которые нанизаны на внятные поступки, что, мне кажется, детям очень понятно. Чистота чувств, однозначность: этот любит, тот ненавидит. Шекспир укладывается в такую схему. Понятно, что он вообще не исчерпывается этой схемой, но он может быть сведен к ней. Поэтому очень просто, например, детям Шекспира рассказывать словами — просто пересказывать сюжет. А дальше уже можно сосредотачиваться на слоях любой глубины, они бесконечны, ведь Шекспир дает возможность трактовки любой сложности.
Недоросль: Ты сокращала пьесу?
Мовсесян: Сильно. Почти в два раза. Я ведь давно хотела сделать именно детского Шекспира. Я мечтала про пушкинский вертеп и про шекспировский вертеп. Пушкинский проект уже осуществился в издательстве «Нарисованный театр», в котором вышла книга «Евгений Онегин. Роман в стишках и картинках» с моими картинками. А что касается Шекспира, мне представлялось увлекательным сделать театр-книжку для детей. Чтобы можно было книжку после спектакля забрать домой и доиграть то, что увидел, или сыграть что-то свое, разложив эту книжку как декорацию, имея текст и, может быть, даже какие-то режиссерские подсказки. Эту идею я и предложила Алле Данишевской, директору театра «Открытое пространство», в ответ на ее предложение сделать что угодно.
Я предложила вертеп как тип театра с довольно примитивными, вырезанными из картона куклами в нем. Ведь именно вертеп был моим самым первым спектаклем, который я сделала еще в своем детском школьном театре «Летучий корабль». И как зритель я обожаю вертеп. Меня очень привлекает его замкнутость в коробке и примитивность существования персонажей. После того своего первого вертепа я сделала с теми своими артистами, учениками начальной школы (они же были и моими художниками), еще несколько постановок, в общем-то, тоже в вертепном стиле: это были «Фауст», «Каменный гость» и софокловская «Антигона». Вот эта встреча детей 7-10 лет, совсем маленьких, со сложнейшими текстами, их взаимодействие с этими текстами, рождало что-то очень интересное, трогательное и парадоксальное: соединение предельной высоты и предельного наива и примитива. Тот опыт невероятно для меня ценен, и те мои спектакли очень перекликаются с тем, что я делаю сейчас.
Потом я прочла у Алексея Вадимовича Бартошевича в книге «Шекспир. Англия. XX век» историю про то, как во времена Шекспира во время штиля матросов на корабле, чтобы они не перебили друг друга, заняли постановкой спектакля по самой популярной тогда пьесе – по «Гамлету». Эту пьесу взяли для матросской самодеятельности, благодаря чему избежали бунта на корабле. Меня поразила эта история. Лично я обожаю матросскую самодеятельность в театре, и, по большому счету, всю жизнь ею и занимаюсь. Это тот тип театра, который я люблю. И, судя по всему, довольно много зрителей ее любят. Но я никогда не занималась чистой матросской самодеятельностью, как здесь, в «Ромео и Джульетте».
Спасибо моему продюсеру и актерам, которые мне поверили отчаянно и абсолютно и полностью кинулись в эту самодеятельность вместе со мной. Я впервые в жизни после «Летучего корабля» делаю все, что я хочу с актерами-кукольниками на малюсенькой сцене в театре «Открытое пространство», открывая для себя просто огромный космос кукольного театра. У нас есть и маленькие тростевые, и огромные ростовые куклы, примитивно нарисованные как будто детской рукой. Мы придумали их вместе с моим постоянным соавтором, художником Марией Утробиной, вместе с которой мы здесь тоже делаем «Нарисованный театр». Это я продолжаю тянуть придуманный мной бренд, якобы издательства, выпустившего мою первую книжку. Теперь это несуществующее издательство выпускает спектакль, вырезанный из картона, который осенью будет дополнен и книжкой-театром.
На первой же репетиции я рассказала команде «Ромео и Джульетты» про матросскую самодеятельность, и эту концепцию сразу и с восторгом приняли. И это было счастье, потому что мой опыт показывает, что обычно артисты боятся матросской самодеятельности. Наверное, потому что в таком способе существования актер чувствует себя совершенно беззащитным. Нужно иметь огромную опору, чтобы играть так, как тут надо: глупо, плакатно, громко, с выражением. А ведь всем артистам хочется быть тонкими, глубоко-психологичными, трепетными, да еще и выглядеть хорошо при этом. Здесь же была огромная вера в меня как в режиссера сразу. Обычно-то просто убедить попробовать такое невероятно сложно. А тут — сразу, безо всякого сопротивления все кинулись играть и дурить.
Мы здесь пробуем отнестись к Шекспиру именно как к материалу для матросской самодеятельности и представить себе, как это могло быть сыграно и выглядеть на том самом корабле или в том же «Глобусе». Конечно, в какие-то моменты нас тянет и на всякие тонкости и психологизмы, но мы его позволяем себе не много. Мне репетируется сейчас невероятно счастливо. Я обычно работаю мучительно и с большими кровопотерями, оставляя за собой выжженное поле. А тут подобралась потрясающая компания, мои артисты-кукольники меня просто пленили, это невероятно хорошие люди без психоза собственной значимости, которые фантастически чувствуют предмет, пространство и среду. Они получают в руки какую-то картонку, тряпочку, гвоздик – и оно у них в руках начинает жить. И куча всего в спектакле родилось из того, что артисты просто брали что-то в руки на репетициях и оживляли это, из их страсти к игре, из их способности сделать театром любой предмет и пространство. Все играют по несколько ролей, потому что иначе мы не расходимся, и в этом смысле мы тоже делаем a la шекспировский театр. И вся команда в этом проекте, руководит которым Алла Данишевская, с которой я познакомилась на лаборатории фестиваля «Арлекин», где мы показывали еще эскиз «Лели и Миньки», – выше всяких похвал. Мне не нужно на репетициях думать ни о чем, кроме работы. Все, что мне может понадобиться, возникает раньше, чем я успеваю об этом подумать, как-то вроде как само, а на самом деле с помощью Аллы, создается вокруг меня, за что я, конечно, очень благодарна.
Недоросль: У вас будет длинный спектакль?
Мовсесян: Сначала мы хотели сделать минут на 40, совсем сказку для малышей. А потом случилось 24 февраля, и вдруг все сказки закончились. Мы все были в полном шоке, хотели все отменять, вообще не могли осознать, что такое теперь театр, не понимали зачем он. Но было сильнейшее внутреннее чувство, что необходимо продолжать делать этот спектакль — у всех участников репетиций. И я хотела это желание понять, оправдать, объяснить себе, чтобы право это почувствовать. Кульминацией нашего внутреннего кошмара и попыткой уложить себя с нашим детским спектаклем в этот рушащийся мир стал приход к нам зрительницы, которая после репетиции сказала, что первый текст Князя:
Изменники, убийцы тишины,
Грязнящие железо братской кровью!
Не люди, а подобия зверей…
- так попал в нее, что ей стало страшно именно от его актуальности. Этот текст абсолютно про сегодня. Мы в этом нашли для себя опору, мы поняли, что имеем право продолжать. Даже не имеем право, а должны.
Я почувствовала, что это правильно, что у нас в работе именно «Ромео и Джульетта», пьеса про братоубийственную бойню, про ненависть и любовь. Но репетиции пошли по-другому. И из детской 40-минутной сказки это стал двух с половиной часовой спектакль, где к куклам нашим мы относимся очень жестко. Сначала мы ведь хотели сделать игру в игре, театр в театре, этакую бонбоньерку со всем известным, и потому не слишком важным сюжетом, где слои игры как бы отодвигали от ребенка всю кровь и мясо, как бы драпируя их декоративностью... Я так и репетировала сначала: иронично, играя. После 24 февраля все пошло совершенно иначе, я начала артистам давать большие задачи, которые исходно не планировались, и пришло понимание, зачем это нужно – мне, артистам и, надеюсь, зрителям. Пришла уверенность, что не надо отменять наш спектакль, и что вообще театр не нужно отменять.
Я продолжаю видеть смысл в театре как в форме высказывания, в театре как в форме разговора со зрителями. Если сейчас есть люди, которые кричат слова ненависти, – это не значит, что надо отменить слово как коммуникацию. Так и с театром. Да, у меня как у зрителя после 24 февраля был огромный внутренний стопор: я не ходила на спектакли. А потом попала на премьеру Алексея Бородина «Душа моя Павел», и была счастлива, потому что это был серьезнейший разговор, который попал мне прямо в сердце и был невероятно важен для меня, стал сильным, помогающим, поддерживающим высказыванием. Я была поражена тем, насколько, оказывается, мне это было нужно. Так что давайте подождем с отменой театра как такового. Не говоря уже о том, что все, что связано с детьми и с обеспечением для них нормальной жизни, – тут что-то можно обсуждать? Детям нужно обеспечить нормальность жизни. Я не сказала «нормальную жизнь», потому что невозможно воспринимать происходящее как норму. И я не имею в виду оградить детей от серьезных тем. Но мы нашим спектаклем предлагаем поговорить в семье о любви и ненависти, о том, что отнимает и рушит ненависть и что возрождает и строит любовь. И мы открываем эту тему для зрителей с детьми.
Премьера спектакля «Ромео и Джульетта» театра «Открытое пространство» состоится 11 и 12 мая на сцене Камерного театра Малыщицкого.
http://teatrop.ru/romeoandjuliet
Материал подготовила Катерина Антонова