«Недоросль» не публикует рецензий, но правила нужны, чтобы их иногда сознательно нарушать. С Дмитрием Мозговым мы набрали курс театроведов-продюсеров в Высшей школе сценических искусств Константина Райкина. Мы хотим, чтобы театроведы понимали театр изнутри, а продюсеры умели анализировать творческий процесс. Кажется, это очевидно, но на практике непросто. Хочется, чтобы у Мозгоренок была площадка для публикаций. Мозгоренки – это самоназвание курса, пусть и рубрика так называется.
Алексей Гончаренко
ЭКЗАМЕН
«Володя» — это о маленьком человеке «без кожи».
«Володя» — это о маленьком человеке «струне».
«Володя» — это о маленьком и большом человеке.
«Володя» — это спектакль Екатерины Половцевой по одноименному рассказу Антона Павловича Чехова о гимназисте-второгоднике, который еще не готов (Владимир Зомерфельд). О его матери — молодящейся приживалке (Елена Плаксина) и о замужней Анне Федоровне, которая играет с подростком в «кошки-мышки» (Татьяна Волкова).
Зритель заперт в голове мальчика. Володя заперт в черной коробке сцены. Из нее невозможно выбраться, только биться о стены. Пол усыпан фотографиями из прошлого, для Володи они служат омутом, не имея никакого значения по отдельности. Важен лишь один снимок, он повторяется и аккуратно лежит под фуражкой мальчика. Портрет отца — далёкое, детское, светлое.
Мать заперта в кипе фотографий. Копается, ищет определенную, читает подписи. Ментально она все еще в прошлом. Там, где молодость не ушла, муж жив, а Володину руку можно сжимать очень крепко. Уже нельзя.
То и дело находит обувь, чужую или забытую свою — не важно. Тащит на себе столько пар, сколько возможно унести, лишь бы надеть и ощутить, что проходит другой путь, что еще можно вернуться назад. Уже нельзя.
Держатся за руки.
Володя — вырывается.
Мать — сжимает крепче.
Мальчику бы только ухватиться за руку Анны Федоровны, стоящей рядом. Володя думает, что у нее покатые плечи и громкий смех. Володя думает, что влюбился.
Пластически Анну Федоровну «ломает», потому что она думает о себе иначе.
Володя «выпрямляет» ее клюшками для крокета, которые сначала выполняют роль дубинок, а затем костылей для мальчика, измученного схваткой за него между матерью и женщиной, которую любит.
Владимир Зомерфельд превращает Володю в «струну», натянутую от напряжения. Ноги приходится переставлять руками, иначе идти не получается. Напрягает все: мать, которую он не любит и осуждает за инфантилизм, Анна Федоровна, в чьих глазах он боится показаться веснушчатым и несуразным.
Последняя иллюзия разрушается после того, как Володя и Анна Федоровна окунаются в макулатурный омут. В прямом смысле накрывая себя бесчисленными снимками. Через призму чистого и светлого прошлого Володя, наконец, видит, что принял «интрижку» за любовь. Володя еще не готов.
Становится очевидно, что от детского ничего не осталось. Так же как и для Володи не осталось места в ворохе фотографий, он счищает их метлой и ищет для себя пространство. Не находит.
Смерть в этом спектакле беззвучна, потому что слишком громкая в своем плаче и смехе жизнь ужасно надоела.
Затемнение.
Володя теперь часть омута. Самоубийство для него — освобождение и возможность навсегда остаться на фотографии, где только папа и он.
Мать заперта в кипе фотографий. Копается, ищет определенную — на надгробие.
Алексей Гончаренко
ЭКЗАМЕН
«Володя» — это о маленьком человеке «без кожи».
«Володя» — это о маленьком человеке «струне».
«Володя» — это о маленьком и большом человеке.
«Володя» — это спектакль Екатерины Половцевой по одноименному рассказу Антона Павловича Чехова о гимназисте-второгоднике, который еще не готов (Владимир Зомерфельд). О его матери — молодящейся приживалке (Елена Плаксина) и о замужней Анне Федоровне, которая играет с подростком в «кошки-мышки» (Татьяна Волкова).
Зритель заперт в голове мальчика. Володя заперт в черной коробке сцены. Из нее невозможно выбраться, только биться о стены. Пол усыпан фотографиями из прошлого, для Володи они служат омутом, не имея никакого значения по отдельности. Важен лишь один снимок, он повторяется и аккуратно лежит под фуражкой мальчика. Портрет отца — далёкое, детское, светлое.
Мать заперта в кипе фотографий. Копается, ищет определенную, читает подписи. Ментально она все еще в прошлом. Там, где молодость не ушла, муж жив, а Володину руку можно сжимать очень крепко. Уже нельзя.
То и дело находит обувь, чужую или забытую свою — не важно. Тащит на себе столько пар, сколько возможно унести, лишь бы надеть и ощутить, что проходит другой путь, что еще можно вернуться назад. Уже нельзя.
Держатся за руки.
Володя — вырывается.
Мать — сжимает крепче.
Мальчику бы только ухватиться за руку Анны Федоровны, стоящей рядом. Володя думает, что у нее покатые плечи и громкий смех. Володя думает, что влюбился.
Пластически Анну Федоровну «ломает», потому что она думает о себе иначе.
Володя «выпрямляет» ее клюшками для крокета, которые сначала выполняют роль дубинок, а затем костылей для мальчика, измученного схваткой за него между матерью и женщиной, которую любит.
Владимир Зомерфельд превращает Володю в «струну», натянутую от напряжения. Ноги приходится переставлять руками, иначе идти не получается. Напрягает все: мать, которую он не любит и осуждает за инфантилизм, Анна Федоровна, в чьих глазах он боится показаться веснушчатым и несуразным.
Последняя иллюзия разрушается после того, как Володя и Анна Федоровна окунаются в макулатурный омут. В прямом смысле накрывая себя бесчисленными снимками. Через призму чистого и светлого прошлого Володя, наконец, видит, что принял «интрижку» за любовь. Володя еще не готов.
Становится очевидно, что от детского ничего не осталось. Так же как и для Володи не осталось места в ворохе фотографий, он счищает их метлой и ищет для себя пространство. Не находит.
Смерть в этом спектакле беззвучна, потому что слишком громкая в своем плаче и смехе жизнь ужасно надоела.
Затемнение.
Володя теперь часть омута. Самоубийство для него — освобождение и возможность навсегда остаться на фотографии, где только папа и он.
Мать заперта в кипе фотографий. Копается, ищет определенную — на надгробие.