Режиссер Екатерина Половцева не просто ставит пьесы, она переносит на сцену целый мир, созданный писателем. Он настолько яркий и живой, что хочется в нем задержаться, хотя он может быть жестоким. Кроме спектаклей для взрослых, таких как «Венецианский купец» по Шекспиру в Художественном театре или «Лысой певице», поставленной в РАМТе, Половцева часто ставит спектакли для детей. Среди ее работ сказки «Почти взаправду» и «Черная курица» в РАМТе, «Золушка» в «Современнике», проект «23 открытия» для детей от 5 лет, который играли во Дворце на Яузе, кукольный спектакль «Белый пароход» по Айтматову в театральной лаборатории КукLab для подростков, хотя дети 5-6 лет тоже смотрят его с удовольствием.
В конце октября Екатерина Половцева выпустила в РАМТе премьеру спектакля «Мизантроп и я» по «Мизантропу» Мольера. Над этим спектаклем работали полгода: сочинили новый вариант мольеровского текста, параллельно создавая с художниками пространство спектакля, перенесли действие «Мизантропа» в наши дни на съемочную площадку фильма или сериала. Бунт главного героя спектакля – Альцеста против лицемерия окружающих его людей, немного напоминает подростковый бунт. Поэтому Ольга Романцова поговорила с Половцевой о ее новой работе и о том, в чем особенность постановки спектаклей для подростков и детей.
Недоросль: Вы не раз говорили, что ставите спектакль только в том случае, если его тема задевает лично вас. Чем вас зацепил «Мизантроп» Мольера?
Половцева: В «Мизантропе» для меня важна современная сейчас тема компромисса: любой поступок человека обязательно оказывается компромиссом с самим собой или властью, с социумом или с другим, самым близким ему человеком. И каждый шаг требует бесконечного взвешивания за и против. Человеческое естество, душа протестует против этого, хочется жить свободно и легко. Но о легкости приходится только мечтать, поскольку любой поступок меняет и судьбу, и дальнейшую жизнь, и волей-неволей приходится об этом задумываться. Мне кажется, в «Мизантропе» напряжение, охватившее людей из-за двойственности каждого произнесенного слова и высказанных вслух оценок, достигает апогея. Альцест распространяет это напряжение на всех персонажей – и они мечутся в поисках выхода, как рыбы в маленьком аквариуме, а выбраться оттуда невозможно. Это так срезонировало с моим ощущением нынешних реалий, что я решила поставить спектакль, чтобы появилась возможность об этом поговорить.
В конце октября Екатерина Половцева выпустила в РАМТе премьеру спектакля «Мизантроп и я» по «Мизантропу» Мольера. Над этим спектаклем работали полгода: сочинили новый вариант мольеровского текста, параллельно создавая с художниками пространство спектакля, перенесли действие «Мизантропа» в наши дни на съемочную площадку фильма или сериала. Бунт главного героя спектакля – Альцеста против лицемерия окружающих его людей, немного напоминает подростковый бунт. Поэтому Ольга Романцова поговорила с Половцевой о ее новой работе и о том, в чем особенность постановки спектаклей для подростков и детей.
Недоросль: Вы не раз говорили, что ставите спектакль только в том случае, если его тема задевает лично вас. Чем вас зацепил «Мизантроп» Мольера?
Половцева: В «Мизантропе» для меня важна современная сейчас тема компромисса: любой поступок человека обязательно оказывается компромиссом с самим собой или властью, с социумом или с другим, самым близким ему человеком. И каждый шаг требует бесконечного взвешивания за и против. Человеческое естество, душа протестует против этого, хочется жить свободно и легко. Но о легкости приходится только мечтать, поскольку любой поступок меняет и судьбу, и дальнейшую жизнь, и волей-неволей приходится об этом задумываться. Мне кажется, в «Мизантропе» напряжение, охватившее людей из-за двойственности каждого произнесенного слова и высказанных вслух оценок, достигает апогея. Альцест распространяет это напряжение на всех персонажей – и они мечутся в поисках выхода, как рыбы в маленьком аквариуме, а выбраться оттуда невозможно. Это так срезонировало с моим ощущением нынешних реалий, что я решила поставить спектакль, чтобы появилась возможность об этом поговорить.
Недоросль: Почему вы выбрали именно драматургию Мольера?
Половцева: Мольер – абсолютно гениальный автор, когда не воспринимаешь его только как комедиографа. Он ведь всегда хотел писать трагедии, но они были не востребованы, а на комедии зрители охотно шли. И в большинстве его пьес есть трагедийное дно, прикрытое сверху перипетиями комедии положений. И если относиться к словам, сказанным его героями, как к всполохам того глубинного ощущения, которое испытывал во время работы сам Мольер, вдруг начинаешь иначе видеть ситуации его пьес. Они становятся гораздо глубже, серьезнее, перекликаются с сегодняшним днем. И каждое слово, сказанное персонажами, становится ощутимым, живым. Я недавно ставила «Тартюфа», и произошло тоже самое. Стоит только предположить, что Тартюф по-настоящему любит Эльмиру, а не просто хочет ее соблазнить, его слова воспринимаются абсолютно по-другому.
Недоросль: Меня удивило, как мало мольеровского текста осталось в вашем спектакле.
Половцева: Это только так кажется. Практически весь текст Мольера у нас сохранен, и я этим горжусь. Мы убрали только одну сцену – финальную после суда. Актеры играют «Мизантропа» в переводе Донского, у него совсем другой слог, чем в классическом переводе Щепкиной-Куперник, который многим знаком, и объем текста меньше. И так как мы наложили на пьесу новый внутренний сюжет – съемки фильма и репетиции, некоторые сцены просто идут в другой подаче. Конечно, была проведена большая литературная работа, какие-то фразы чуть-чуть сократили, маленький фрагмент монолога может прозвучать не там, где написано автором, а, например, в массовой сцене, что-то актеры говорят быстро, и настолько присвоили текст Мольера, что он часто звучит как отсебятина. Но это не так. Мы относились к пьесе с большой любовью и вниманием.
Недоросль: Атмосфера киносъемки воссоздана на сцене очень точно. Вы уже снимали кино?
Половцева: Нет, кино я не снимала. Мне помогали рассказы актеров, с которыми я работала, они очень много снимаются в кино. Нашей задачей было создать на сцене атмосферу жизни, которой бы зрители поверили. С одной стороны, она условна: это театральная игра, а не настоящая съемка, что заметно, если разбираться в нюансах. Но мы и не ставили перед собой задачу достоверности. Нам хотелось, чтобы зрители почувствовали игру в игре: Максим Керин играет актера, который играет Альцеста и он сам при этом еще и актер, играющий Мольера. То есть мы стремились создать на сцене ощущение многослойности, когда ты не знаешь, где конец, истина, что-то настоящее.
Недоросль: Актеры, играющие Альцеста и Селимену, в вашем спектакле любят друг друга, их чувства как бы переходят к их героям. У Мольера ничего подобного нет.
Половцева: Мне хотелось дать героям спектакля какой-то выход, дыхание и свет. Да, героиня Марии Рыщенковой очень отличается от мольеровской Селимены, но мне кажется, так может быть.
Половцева: Мольер – абсолютно гениальный автор, когда не воспринимаешь его только как комедиографа. Он ведь всегда хотел писать трагедии, но они были не востребованы, а на комедии зрители охотно шли. И в большинстве его пьес есть трагедийное дно, прикрытое сверху перипетиями комедии положений. И если относиться к словам, сказанным его героями, как к всполохам того глубинного ощущения, которое испытывал во время работы сам Мольер, вдруг начинаешь иначе видеть ситуации его пьес. Они становятся гораздо глубже, серьезнее, перекликаются с сегодняшним днем. И каждое слово, сказанное персонажами, становится ощутимым, живым. Я недавно ставила «Тартюфа», и произошло тоже самое. Стоит только предположить, что Тартюф по-настоящему любит Эльмиру, а не просто хочет ее соблазнить, его слова воспринимаются абсолютно по-другому.
Недоросль: Меня удивило, как мало мольеровского текста осталось в вашем спектакле.
Половцева: Это только так кажется. Практически весь текст Мольера у нас сохранен, и я этим горжусь. Мы убрали только одну сцену – финальную после суда. Актеры играют «Мизантропа» в переводе Донского, у него совсем другой слог, чем в классическом переводе Щепкиной-Куперник, который многим знаком, и объем текста меньше. И так как мы наложили на пьесу новый внутренний сюжет – съемки фильма и репетиции, некоторые сцены просто идут в другой подаче. Конечно, была проведена большая литературная работа, какие-то фразы чуть-чуть сократили, маленький фрагмент монолога может прозвучать не там, где написано автором, а, например, в массовой сцене, что-то актеры говорят быстро, и настолько присвоили текст Мольера, что он часто звучит как отсебятина. Но это не так. Мы относились к пьесе с большой любовью и вниманием.
Недоросль: Атмосфера киносъемки воссоздана на сцене очень точно. Вы уже снимали кино?
Половцева: Нет, кино я не снимала. Мне помогали рассказы актеров, с которыми я работала, они очень много снимаются в кино. Нашей задачей было создать на сцене атмосферу жизни, которой бы зрители поверили. С одной стороны, она условна: это театральная игра, а не настоящая съемка, что заметно, если разбираться в нюансах. Но мы и не ставили перед собой задачу достоверности. Нам хотелось, чтобы зрители почувствовали игру в игре: Максим Керин играет актера, который играет Альцеста и он сам при этом еще и актер, играющий Мольера. То есть мы стремились создать на сцене ощущение многослойности, когда ты не знаешь, где конец, истина, что-то настоящее.
Недоросль: Актеры, играющие Альцеста и Селимену, в вашем спектакле любят друг друга, их чувства как бы переходят к их героям. У Мольера ничего подобного нет.
Половцева: Мне хотелось дать героям спектакля какой-то выход, дыхание и свет. Да, героиня Марии Рыщенковой очень отличается от мольеровской Селимены, но мне кажется, так может быть.
Недоросль: Альцест у вас напоминает подростка-бунтаря. Не возникало идеи поставить «Мизантропа» для подростков?
Половцева: Нет, изначально у меня не было задачи поставить «Мизантропа» для подростков или для детей. Хотя конечно в Альцесте много юношеского максимализма, он и вправду как подросток-бунтарь. Кстати, было бы интересно попробовать сделать «Мизантропа» для подростков, посмотрев на пьесу под другим углом, но тогда я бы расставила в спектакле совершенно другие акценты, да и думала бы о другом. «Мизантроп и я» в РАМТе – скорее высказывание о нашем времени и об актерской профессии. Бунт Альцеста в этом контексте и среде воспринимается как естественная реакция на происходящее вокруг. И я лично очень понимаю природу чувств Альцеста, которого играет Максим Керин. И от этого они мне иногда кажутся не смешными, а даже страшными. А иногда я думаю: «Какой он молодец! Как же он все это терпит и справляется с этим!» Мне кажется, сейчас любой взрослый человек вынужден где-то кого-то играть: начальника или подчиненного, сына, отца или любовника, даже если он не актер. И очень трудно понять, кто же ты на самом деле.
Недоросль: Ставить спектакли для детей сложнее, чем для взрослых?
Половцева: Сложнее потому, что это безумно ответственно. Все время думаешь: придет ребёнок в первый раз в театр и увидит, например, твой спектакль, как он после этого будет к театру относиться? Это первое, второе – детская психика очень подвижна, и ты несешь еще ответственность за то, чтобы каждый звук или вспышка света произвели то впечатление, которое должны произвести. Поэтому нужно хорошо знать детскую психологию и устройство детского восприятия. А еще у детей, как и у взрослых, есть свои актуальные темы и проблемы, которые их волнуют. Это тоже особая задача – уметь это слышать и в это вникать. Но мне повезло, так как я счастливая мама двоих детей – старший сын подросток, а младшей дочери девять лет, – и мы очень близки, можем какие-то вещи обсудить, дети могут со мной чем-то поделиться. А еще я часто вижу детей моих друзей, и свои впечатления тоже внедряю в работу и благодарна, что есть такая возможность. Конечно, репетируя спектакль для этой возрастной категории, я думаю прежде всего о своих детях и о том, что можно сделать и как, чтобы они нашли точку соприкосновения с театром, где с тобой могут о чем-то поговорить, и дальше благодаря ей куда-то двигаться. И что благодаря театру ребенок может в себя поверить или перестроить какие-то паттерны своего поведения, задать себе вопрос, подумать, как он хочет поступить и так далее.
Недоросль: Какие проблемы волнуют подростков сейчас?
Половцева: Они, в основном, сидят в телефонах: общаются в соцсетях или играют в компьютерные игры, и им очень сложно выбраться оттуда в реальный мир и вступить в контакт. Это требует от них каких-то неимоверных усилий. Потому что придется идентифицировать себя с реальным миром, думать о том, что я из себя представляю как человек. Авторы пьес о подростках часто говорят об их идентификации с какими-то параллельными мирами, при этом связь с реальностью как бы теряется, и подросток от нее как бы изолирован. Такой «выход» в реальность и контакт с ней – общение с людьми или участие в каких-то событиях, на мой взгляд, очень болезненный. Это то, что я ощущаю сейчас у подростков. С другой стороны, наша жизнь устроена так, что человек как можно раньше должен понять, кто он и чем хочет заниматься. И это тоже, на мой взгляд, какая-то лишняя ответственность. Потому что 13-летний подросток еще ребенок, кто-то в этом возрасте задумывается, кто-то нет. И у каждого свой срок для таких мыслей: человек не знает, когда он задаст себе вопрос, кто он, и задаст ли его вообще. Это какая-то тайна. Но на подростков идет давление извне: определяйся, как можно скорее. От этого зависит, чем ты будешь заниматься и как построишь свою судьбу. И мне кажется, что требование ответить на вопрос – кто ты – очень сильно пугает. Это оборотная сторона такой, вроде бы правильной идеи. Она заставляет некоторых подростков просто изолироваться от общества. Думать: я не знаю, кто я, никогда не отвечу себе на этот вопрос, не узнаю об этом и вообще не хочу никак строить судьбу. А еще, детей и их достижения родители часто используют, чтобы «показать» себя, укрепить собственный имидж. Я обращала на это внимание, работая с детьми из самых разных, скажем так, социальных сегментов, в том числе с детьми очень богатых родителей.
Половцева: Нет, изначально у меня не было задачи поставить «Мизантропа» для подростков или для детей. Хотя конечно в Альцесте много юношеского максимализма, он и вправду как подросток-бунтарь. Кстати, было бы интересно попробовать сделать «Мизантропа» для подростков, посмотрев на пьесу под другим углом, но тогда я бы расставила в спектакле совершенно другие акценты, да и думала бы о другом. «Мизантроп и я» в РАМТе – скорее высказывание о нашем времени и об актерской профессии. Бунт Альцеста в этом контексте и среде воспринимается как естественная реакция на происходящее вокруг. И я лично очень понимаю природу чувств Альцеста, которого играет Максим Керин. И от этого они мне иногда кажутся не смешными, а даже страшными. А иногда я думаю: «Какой он молодец! Как же он все это терпит и справляется с этим!» Мне кажется, сейчас любой взрослый человек вынужден где-то кого-то играть: начальника или подчиненного, сына, отца или любовника, даже если он не актер. И очень трудно понять, кто же ты на самом деле.
Недоросль: Ставить спектакли для детей сложнее, чем для взрослых?
Половцева: Сложнее потому, что это безумно ответственно. Все время думаешь: придет ребёнок в первый раз в театр и увидит, например, твой спектакль, как он после этого будет к театру относиться? Это первое, второе – детская психика очень подвижна, и ты несешь еще ответственность за то, чтобы каждый звук или вспышка света произвели то впечатление, которое должны произвести. Поэтому нужно хорошо знать детскую психологию и устройство детского восприятия. А еще у детей, как и у взрослых, есть свои актуальные темы и проблемы, которые их волнуют. Это тоже особая задача – уметь это слышать и в это вникать. Но мне повезло, так как я счастливая мама двоих детей – старший сын подросток, а младшей дочери девять лет, – и мы очень близки, можем какие-то вещи обсудить, дети могут со мной чем-то поделиться. А еще я часто вижу детей моих друзей, и свои впечатления тоже внедряю в работу и благодарна, что есть такая возможность. Конечно, репетируя спектакль для этой возрастной категории, я думаю прежде всего о своих детях и о том, что можно сделать и как, чтобы они нашли точку соприкосновения с театром, где с тобой могут о чем-то поговорить, и дальше благодаря ей куда-то двигаться. И что благодаря театру ребенок может в себя поверить или перестроить какие-то паттерны своего поведения, задать себе вопрос, подумать, как он хочет поступить и так далее.
Недоросль: Какие проблемы волнуют подростков сейчас?
Половцева: Они, в основном, сидят в телефонах: общаются в соцсетях или играют в компьютерные игры, и им очень сложно выбраться оттуда в реальный мир и вступить в контакт. Это требует от них каких-то неимоверных усилий. Потому что придется идентифицировать себя с реальным миром, думать о том, что я из себя представляю как человек. Авторы пьес о подростках часто говорят об их идентификации с какими-то параллельными мирами, при этом связь с реальностью как бы теряется, и подросток от нее как бы изолирован. Такой «выход» в реальность и контакт с ней – общение с людьми или участие в каких-то событиях, на мой взгляд, очень болезненный. Это то, что я ощущаю сейчас у подростков. С другой стороны, наша жизнь устроена так, что человек как можно раньше должен понять, кто он и чем хочет заниматься. И это тоже, на мой взгляд, какая-то лишняя ответственность. Потому что 13-летний подросток еще ребенок, кто-то в этом возрасте задумывается, кто-то нет. И у каждого свой срок для таких мыслей: человек не знает, когда он задаст себе вопрос, кто он, и задаст ли его вообще. Это какая-то тайна. Но на подростков идет давление извне: определяйся, как можно скорее. От этого зависит, чем ты будешь заниматься и как построишь свою судьбу. И мне кажется, что требование ответить на вопрос – кто ты – очень сильно пугает. Это оборотная сторона такой, вроде бы правильной идеи. Она заставляет некоторых подростков просто изолироваться от общества. Думать: я не знаю, кто я, никогда не отвечу себе на этот вопрос, не узнаю об этом и вообще не хочу никак строить судьбу. А еще, детей и их достижения родители часто используют, чтобы «показать» себя, укрепить собственный имидж. Я обращала на это внимание, работая с детьми из самых разных, скажем так, социальных сегментов, в том числе с детьми очень богатых родителей.
Недоросль: Интересно, в какой период вы работали с детьми из очень богатых семей?
Половцева: Когда мне абсолютно не на что было жить и кормить своих детей, и я хваталась за любую работу. Так я устроилась вести театральный кружок в частной школе. Помню, рассказывала этим детям, что куда-то лечу на обычном самолете и надо вовремя успеть в аэропорт, чтобы зарегистрироваться. Они очень удивились, спросили: «У вас что, своего самолета нет?»
Недоросль: Что происходит, если родители считают детей частью своего имиджа?
Половцева: Ребенок сразу это чувствует. Его бесит, что какие-то его достижения родители сразу же демонстрирую, например, в соцсетях. Это имеет отношение и к глобальным, и к каким-то частным вещам. Например, детей отдают в экспериментальную школу, и они сами не очень знают, зачем они сюда пришли. Заставляют делать по 500 уроков в день или учиться по 18 часов в сутки, что вызывает ощущение хронической усталости и какой-то потерянности. Давление со стороны родителей ведет к бунту детей по отношению к миру и своей семье, потому что им не хочется, чтобы их использовали. Конечно, те, кто слабее духом сдаются и теряют свою идентичность. Но кто-то начитает разносить все вокруг и считает врагами родителей, которые пытаются его куда-то запихнуть. Я испытываю сострадание к детям и понимаю: чтобы им освободиться от этой анархии и желания разрушать, нужно полностью перестроить отношения в семье.
Недоросль: Как выстроить связь с театром у подростка, когда он сопротивляется давлению извне, пытается найти свой путь?
Половцева: Этот вопрос в последнее время очень сильно меня волнует и будоражит. Понимаете, такой подросток может прийти в театр только самостоятельно, сам. Если его что-то зацепит, он захочет прийти снова, но чем больше ты будешь что-то ему навязывать, тем более сильное это вызовет сопротивление. Я нашла для себя такой выход: нужно работать с самыми острыми темами, о которых в 13 лет трудно поговорить с родителями: изнасилование, подростковое самоубийство, подростковая наркомания, травля в школе или еще что-то, вызывающее огромное количество боли. Потому что, когда человек рождается как личность, ему очень больно. И в этот момент можно только быть рядом, говорить: «Я вижу и слышу тебя. Знаю, что тебе больно сейчас и хочу разделить с тобой твою боль». Мне кажется, сейчас появились прекрасные авторы, которые начали писать на такие темы, их много, это очень радует и говорит о том, что путь есть. Постановка такого спектакля для подростков – первый шаг на пути к сближению. Я сейчас занимаюсь самостоятельным проектом в театре «Среда 21», этот попытка поговорить о подростковых самоубийствах. Мы подали заявку на грант для этого проекта, но в любом случае будем работать над ним, даже без гранта.
Недоросль: Вы ставите современную пьесу?
Половцева: Нет, мы взяли классику – рассказ Чехова «Володя» о подростке, который влюбляется в замужнюю женщину и переживает, что его чувство абсолютно не похоже на ту чистую, поэтическую любовь, о которой он читал в романах. У него была первая близость с этой женщиной, и она потом называла его «гадким утенком»… Там еще многое происходит, и в финале рассказа Володя стреляется. Чехов, как знаток мрачных сторон человеческой души, здорово все описал. Читая рассказ, погружаешься в мысли Володи, параллельно возникают свои воспоминания и ощущения. Мне безумно хочется, чтобы театр стал местом, куда подросток может прийти и почувствовать себя понятым, услышанным и ощутить поддержку от того, что его слышат.
Фото: Пресс-служба театра
Половцева: Когда мне абсолютно не на что было жить и кормить своих детей, и я хваталась за любую работу. Так я устроилась вести театральный кружок в частной школе. Помню, рассказывала этим детям, что куда-то лечу на обычном самолете и надо вовремя успеть в аэропорт, чтобы зарегистрироваться. Они очень удивились, спросили: «У вас что, своего самолета нет?»
Недоросль: Что происходит, если родители считают детей частью своего имиджа?
Половцева: Ребенок сразу это чувствует. Его бесит, что какие-то его достижения родители сразу же демонстрирую, например, в соцсетях. Это имеет отношение и к глобальным, и к каким-то частным вещам. Например, детей отдают в экспериментальную школу, и они сами не очень знают, зачем они сюда пришли. Заставляют делать по 500 уроков в день или учиться по 18 часов в сутки, что вызывает ощущение хронической усталости и какой-то потерянности. Давление со стороны родителей ведет к бунту детей по отношению к миру и своей семье, потому что им не хочется, чтобы их использовали. Конечно, те, кто слабее духом сдаются и теряют свою идентичность. Но кто-то начитает разносить все вокруг и считает врагами родителей, которые пытаются его куда-то запихнуть. Я испытываю сострадание к детям и понимаю: чтобы им освободиться от этой анархии и желания разрушать, нужно полностью перестроить отношения в семье.
Недоросль: Как выстроить связь с театром у подростка, когда он сопротивляется давлению извне, пытается найти свой путь?
Половцева: Этот вопрос в последнее время очень сильно меня волнует и будоражит. Понимаете, такой подросток может прийти в театр только самостоятельно, сам. Если его что-то зацепит, он захочет прийти снова, но чем больше ты будешь что-то ему навязывать, тем более сильное это вызовет сопротивление. Я нашла для себя такой выход: нужно работать с самыми острыми темами, о которых в 13 лет трудно поговорить с родителями: изнасилование, подростковое самоубийство, подростковая наркомания, травля в школе или еще что-то, вызывающее огромное количество боли. Потому что, когда человек рождается как личность, ему очень больно. И в этот момент можно только быть рядом, говорить: «Я вижу и слышу тебя. Знаю, что тебе больно сейчас и хочу разделить с тобой твою боль». Мне кажется, сейчас появились прекрасные авторы, которые начали писать на такие темы, их много, это очень радует и говорит о том, что путь есть. Постановка такого спектакля для подростков – первый шаг на пути к сближению. Я сейчас занимаюсь самостоятельным проектом в театре «Среда 21», этот попытка поговорить о подростковых самоубийствах. Мы подали заявку на грант для этого проекта, но в любом случае будем работать над ним, даже без гранта.
Недоросль: Вы ставите современную пьесу?
Половцева: Нет, мы взяли классику – рассказ Чехова «Володя» о подростке, который влюбляется в замужнюю женщину и переживает, что его чувство абсолютно не похоже на ту чистую, поэтическую любовь, о которой он читал в романах. У него была первая близость с этой женщиной, и она потом называла его «гадким утенком»… Там еще многое происходит, и в финале рассказа Володя стреляется. Чехов, как знаток мрачных сторон человеческой души, здорово все описал. Читая рассказ, погружаешься в мысли Володи, параллельно возникают свои воспоминания и ощущения. Мне безумно хочется, чтобы театр стал местом, куда подросток может прийти и почувствовать себя понятым, услышанным и ощутить поддержку от того, что его слышат.
Фото: Пресс-служба театра