В феврале режиссер Галина Зальцман выпустила в РАМТе спектакль «Волна», необычную по материалу и форме историю Тодда Штрассера об эксперименте, проведенном в школе. И это не первый случай, когда она обращается к редким текстам. Мы поговорили о подходах к поиску материала, важности диалога после спектаклей и о возможностях сохранить вдохновение даже сейчас.
Недоросль:Галина, как вы относитесь к спектаклям для детей и подростков, они близки вам?
Зальцман: Я не считаю, что театр делится на детский и взрослый. Мне кажется, просто для любого зрителя нужно найти язык, на котором лучше говорить о каких-то важных вопросах. Дети – полноценные члены общества, они иногда получше и почище взрослых и понимают больше… Именно в детстве, наверное, и нужно говорить на темы, поднимать которые мы часто боимся. Вопросы свободы, смерти, любви – те большие вещи, которые стоит обсуждать с детьми с раннего возраста, найдя метод, как с ними вести диалог. Меня интересуют такие вещи в театре, мне интересны и подростковые темы, и детские. Сейчас огромное количество литературы, которая «заходит» на самые сложные темы и нравственные, философские территории. В Москве есть РАМТ, театр, который ведет как раз такую политику – в его репертуаре много спектаклей для детей на самые разные темы. Считаю, это очень правильная позиция. С детьми нужно разговаривать. Хорошо, что в РАМТе есть клубы, где после спектаклей проходят обсуждения. Потому что театр – это, все-таки, место, где нужен фидбек. Он призывает к диалогу.
Недоросль: Вам как режиссеру интересно услышать отзывы тех, кто посмотрел спектакль?
Зальцман: Мне нравятся разговоры после показов, это сразу зеркалит то, что ты сделал. Бывает, какие-то вещи тебе кажутся понятными, а зрителям они могут быть неясны. Это знание о том, как на самом деле твоя работа воспринимается, можно использовать дальше. Иногда спектакли даже меняются после таких разговоров. Может быть, не постановочно, но внутри, бывает, какие-то вещи приобретают другой смысл. Иногда зрители задают вопросы, дающие толчок что-то прояснить, открыть… Театр – всегда незаконченная вещь, он продолжает двигаться, спектакль можно изменять после премьеры.
Недоросль:Может быть, у вас есть пример, когда высказывания зрителей что-то поменяли в постановке?
Зальцман: Недавно мы работали в РАМТе над спектаклем «Волна». Там в начале есть сложная тема с анкетированием. Она вызывает много вопросов, особенно у взрослого зрителя. Эти вопросы уточнили поведение артиста Максима Керина, который играет роль учителя. У него поменялась внутренняя задача, и в итоге стало намного яснее, как эти анкеты, которые заполняют в начале, объединяют всю историю, как они выводят на финал. Какие-то вещи делались отстраненно, а теперь стали более конкретные. И изменения связаны с отзывами зрителей.
Недоросль:«Волна» Тодда Штрассера, история об эксперименте школьного учителя, проведенном, чтобы учащиеся смогли прочувствовать атмосферу нацистской Германии, – интересный и важный текст, звучащий сегодня очень актуально. Как вы его нашли?
Зальцман: Сама история давняя, и книжка написана в 1981 году. Я прочла ее года три назад и сразу поняла: это материал для РАМТа! Ему интересны такие вопросы. Дело не в том, что мы пророки и выбрали актуальную книгу. История в «Волне» строится вокруг антропологического эксперимента. Возникает этический вопрос, имеет ли право человек проводить эксперимент над другими людьми. Он актуален не прямо сейчас, а всегда. А тема там действительно острая, и стала особенно острой в последнее время, но до конца никогда ее актуальность не пропадала. Люди устроены очень сложно, a привести их к нечеловеческому облику довольно просто. Нужно подтолкнуть, дать идею, которая затмит сознание. Когда я читала «Волну», она привлекла меня не тем, как написана – с точки зрения литературы не назову ее шедевром. Но то, что описанный эксперимент на самом деле случился, производит большое впечатление. Читаешь и думаешь, как же так, все так прямо, в лоб, не может быть, чтобы дети согласились участвовать... Мы попытались сделать реконструкцию эксперимента.
Недоросль: Зрители как-то участвуют в этом процессе?
Зальцман: Их интегрируют в историю, постепенно затягивают, делая соучастниками. Спектакль разделен на две части. Сначала зрителей приводят в Белую комнату, где выстроен класс. В нем все события и происходят, дальше у нас есть включения онлайн из этого класса. В нем с людьми проводится анкетирование, а потом они попадают в Черную комнату, где занимают места в зрительном зале. Постепенно зрители становятся частью этого общества – на это работают даже мизансцены. В спектакле актеры активно взаимодействуют со зрительным залом – предлагается надеть повязку, взять рекламную листовку. Сначала это игра, потом зрителей делают участниками, и в финале они сидят вместе с персонажами в спортивном зале, где проходит последняя часть эксперимента. Кроме всего прочего, люди, заполнившие анкету, еще не понимают, что спектакль начался, и они уже стали его частью. Первая манипуляция произошла. Когда зрителей просят ответить на вопросы, они имеют право не согласиться и не заполнять анкету, но обычно об этом не задумываются. Нами вообще часто манипулируют. И весь спектакль построен по принципу манипуляции.
Ищу тексты, которые до меня не ставили
Недоросль:Когда-то вы ставили в РАМТе «Игры на крыше старой мельницы», пьесу дагестанца Биймурза Мантаева. Можно ли было считать его спектаклем для молодых зрителей?
Зальцман: В нем играли молодые артисты, а история была про глубоких стариков. Этот спектакль вырос из лабораторного показа. То, что персонажи – старики, а их играют молодые артисты, давало интересный зазор, говорило, что человек никогда не становится старым внутри. Особенно если у него есть любовь или мечта. Герои «Игр на крыше старой мельницы» объединены большим чувством, и они совершенно не собираются умирать. Хотя разговоры бесконечно ведут о смерти. Спектакль был очень игровым, динамичным, с симпатичными театральными придумками, которые хорошо воспринимались молодыми зрителями.
Недоросль:Вы часто беретесь за редкий материал, который больше нигде на сцене и не увидишь. Это результат активного участия в лабораториях, постоянного чтения? Как вы вообще ищете вещи, интересные вам как режиссеру?
Зальцман: Я действительно ищу вещи, которые до меня не делали, хотя бывают разные случаи. С драматургией, имеющей большую сценическую историю, тоже сталкивалась. Я часто обращаюсь не к пьесам, а к большой форме. Мне кажется, у нее больший постановочный потенциал. Хотя и с драматургией нравится работать, есть современная, еще никем не вскрытая. Может, такой подход отчасти вызван страхом сравнения с кем-то, нельзя этого исключать. И я боюсь попасть под воздействие «чужого взгляда» на известный материал, поэтому мне проще искать что-то свежее. Стараюсь мониторить, какие книги выходят. Для этого у нас есть много культуртрегеров, которые пишут и о новых, и о старых забытых материалах. На лабораториях театральные критики часто достают что-то такое, чего давно не было в театре. Театр стремится к тому, чтобы развивать свою форму в первую очередь в столкновениях с новым, казавшимся не подходящим для постановок материалом. Чем более «непостановочным» он кажется изначально, тем интереснее с ним работать.
Недоросль:Какие темы для подростков, молодых зрителей вам кажутся особенно актуальными?
Зальцман: Мне интересно разговаривать с молодыми людьми о самоопределении, о праве выбора. Человек – это прежде всего то, куда он идет, чего он хочет. Есть желание, чтобы новое поколение было свободнее, чем мы, чтобы он понимали – у них есть право выбирать и создавать какой-то новый мир. Они имеют право жить не по тем законам, которые выстроены до них, а могут пересоздать наше общество. И свобода, и любовь, и сила, и самоопределение – все это сложные вещи. Молодые люди должны понимать, что жизнь – она не очень простая. Протестующее молодое поколение тоже очень интересная тема. В чем основа их протеста? Это гормональный сбой или дело в том, что они еще не уставшие, не испугавшиеся того, что могут перевернуть землю, запустить мир заново? Мне бы очень хотелось, чтобы искусство помогало людям верить в то, что они имеют такие возможности.
Самую большую силу людям дает общение
Недоросль:Какие у вас лично критерии хорошего спектакля?
Зальцман: Не знаю, можно ли это назвать критерием, но для меня самое важное – это текст, тема. Да, сейчас в театре преобладает форма, визуально-формальное решение, которое иногда быстрее добивается эмоционального воздействия на молодого человека. Мы живем в мире ускоренного темпа и бесконечно взаимодействуем с цифровой средой, воспринимаем реальность картинками. Визуальный ряд, музыкальный ряд, динамичная структура, конечно, отличают сегодняшний театр от другого. Хотя есть множество спектаклей и прекрасных, и современных, построенных исключительно на тексте. Они медленно развиваются и тоже достигают своей цели. Критерием хорошего спектакля трудно назвать что-то конкретное. Слишком их много.
Недоросль:Вы много лет были режиссером и педагогом в центре музыкально-драматического образования «Класс-Центр»…
Зальцман: Два года там не преподаю, но работала с 2005 года.
Недоросль:…и поставили много спектаклей с детьми. Что вам как режиссеру дал этот опыт?
Зальцман: Моя режиссура началась с этого преподавания. Я окончила актерский факультет, после пошла преподавать и первый раз столкнулась с постановочной работой именно с детьми. Из этого родилось мое желание пойти в режиссуру, я поступила, получила образование и стала заниматься постановками профессионально. Работа в «Класс-Центре» дала мне большой опыт терпения. Я понимаю, что работа с людьми вообще требует большой любви и терпения! Дети учат искренности и не скрывать то, что ты действительно чувствуешь. Они очень эмоционально реагирую на все, это как лакмусовая бумажка, показывающая, в ту ли сторону ты идешь. Ты должен распахнуть свое сердце. Как бы это ни примитивно звучало, но именно в работе с детьми я поняла – и это, наверное, самое важное, чему можно научиться у них режиссеру – надо все время чувствовать сердцем. На холодном расчете далеко не уедешь.
Недоросль:В чем вы сейчас черпаете силы и вдохновение, чтобы продолжать работу?
Зальцман: У меня есть семья, дети и любовь. Главная сила – она здесь! И я очень люблю людей. Я работаю с людьми, с артистами и всеми остальными, кто создает театр, их очень много. Мне кажется, самую большую силу людям дает общение. Просто надо не забывать, что мы все-таки есть друг у друга и мы друг другу жизненно необходимы. В этом сила, и в любви сила. Другого у нас ничего нет. Творить мы можем, только если любим.