Пьесы для детского театра, выбранные экспертами конкурса «Маленькая ремарка», были представлены в театре «Зазеркалье» в виде сценических читок на именитом фестивале театра для детей «Арлекин». Они позволяют порассуждать о том, куда движется искусство для детей, какие темы и приемы востребованы новыми авторами сегодня.
Пьеса, получившая первую премию, – «Черный апельсин» Даны Сидерос. Еще совсем недавно такой пьесы в русскоязычной драматургии не существовало, а переводная западная пьеса, напротив, говорила об этом открыто: о том, как говорить с ребенком о смерти, как пережить утрату близкого, как представить смерть как событие, как справиться с цинизмом, часто присущим молодым в разговоре о смерти. Об этом в советской реальности красноречиво говорил только труд Корнея Чуковского «От двух до пяти», где дети предлагают, чтобы Христос не воскрес, закрепить его винтиками, и ожидать бабушкиной смерти с единственной целью, чтобы крутить ее швейную машинку без спроса.
Здесь, в «Черном апельсине», все начинается исключительно драматично, на грани приличия: школьники обсуждают смерть выпавшей из окна старушки, одинокой несчастной самоубийцы. В начале пьесы жизнь и смерть пожилого незнакомого человека для детей – ничто, повод для злословия и похахатываний. Это событие «про чужого», не ставшее фактом их биографии. Эта старушка и ее смерть – не более, чем литературный сюжет Даниила Хармса, которого припоминают умные дети. Дети не знают опыта боли, тем более боли душевной. Боли одиночества. Им сложно понять мотивы самоубийства. Ребенок, наученный рекламой, реагирует на событие понятным контрвопросом: «Может, от боли принять таблетку?»
Настоящее испытание настигает главного героя Жеку, когда до этого момента молчаливый и странный прадед, живущий с мальчиком в одной комнате, объявляет четко и ясно о том, что хочет умереть, и просит ему помочь. Комедийный сюжет, известный из мультсериала «Южный парк», вдруг оказывается в пьесе печальной реальностью одной семьи. Дальше дело будет развиваться в зависимости от того, куда двинется интерпретация постановщика. Можно представить сюжет как умышленный, преднамеренный, когда прадедушка таким образом воспитывает правнука, сталкивая его с таинством смерти, приближая то, над чем только что мальчик цинично смеялся. Взрослый человек как бы организует условия, предлагаемые обстоятельства для самовоспитания, чтобы двенадцатилетний пацан прошел все этапы взросления и среагировал на события правильно. Так отец бросает в воду сына, чтобы научить плавать: выплывет, если жить захочет.
Но можно представить ту же историю в другом свете, более привычном, обыденном, где дети становятся жертвами пороков взрослых. Черный апельсин (Жека учится делать уколы для смертельной инъекции, используя чернила и апельсин) оказывается метафорой жуткой отравы, которой взрослые стремятся наделить молодость, разделяя с ними комплексы своего возраста, неврозы «просроченного» сознания. Молодое неопытное сознание не может справляться с такими перегрузками, это непосильная ноша для юности. Так трактовал гамлетовский сюжет Эймунтас Някрошюс, когда Гамлет-отец вручал сыну глыбу льда, в середине которой юноша находил холодный кинжал расправы, мести. Передоверяя детям не реализованные нами желания, мы обрекаем их на мученичество, на страдание невозможности вернуть долг, который им предписан. Детское сознание впадает в ступор, в жуткий морок, в агонию.
В пьесе «Черный апельсин» ведется речь еще и о другом: о трудностях коммуникации между поколениями. Дедушка не разговаривает со своими близкими, устав защищать свое право на самостоятельность. Мама мальчика не способна заговорить с Жекой на интимные темы, ее сексуальный словарь не развит, стеснительность приводит к коммуникационному барьеру, к невозможности общения на сложные темы. Испытывающий все же необходимость разговаривать с правнуком дедушка пытается соответствовать молодежному сленгу и «снимает» его с телевизионных представлений о нем – но жестко обламывается, когда понимает, что на уровне «эй, чувак, йоу» дети разговаривают только в плохих российских сериалах, а сквернословие скорее ощутимо в речах прадеда, нежели в устах детей. Стереотипы массовой культуры наталкиваются на реальность, и очень хорошо, что современная пьеса, которая обязана сканировать состояние современного языка, эти стереотипы лихо разоблачает.
ЦИТАТА:
МАШКА. Мне твоя мама звонила.
ЖЕКА. Серьезно?
МАШКА. Ага. Спрашивала, не замечала ли я чего-то необычного в последнее время.
ЖЕКА. И как, ты замечала?
МАШКА. Нет, все как всегда. Нудный, тугой, медленный.
ЖЕКА. Ну спасибо.
МАШКА. Да ну, я так не сказала, конечно. Сказала, что вроде все в порядке, ничо такого.
ЖЕКА. А она?
МАШКА. А она сказала “спасибо” и трубку повесила.
ЖЕКА. Она в школу еще походу звонила.
МАШКА. Да ладно!
ЖЕКА. Ну потому что меня сегодня классная наша поймала вот с таким же прям вопросом. Все ли у меня в порядке, не происходит ли у меня чего. Я еще думаю, чего это она. А ее похоже нагрузили заранее.
МАШКА. Сдается мне, друг мой, ты где-то засветился.
ЖЕКА. Да ну как?
МАШКА. Я ставлю на то, что мама тебя читает под виртуалом.
ЖЕКА. Да она не будет такой херней заниматься.
МАШКА. Ну ты же такой херней занимаешься.
Целиком пьесу можно скачать здесь
Вторая премия ушла пьесе Марии Малухиной «Церковь пресвятого Макчикена». Под странным названием здесь понимается тайное общество 15-летних подростков, сквот, собственная субкультура, изобретенный и поддерживаемый ими культ вроде «общества анонимных подростков». Здесь выработан свой ритуал исповеди, дискуссии, здесь есть свои жрецы и свои жертвы, мученики. Михаил Угаров делил драматургию на пьесу-структуру и пьесу-ткань. Здесь, безусловно, «ткань»: опытный глаз заметит удивительную вязь подростковых необременительных переговоров, обид, тусовки, перетираний, разброс темпераментов. В этом мелком, словно протертом супе житейской повседневности в финале пьесы случается трагедия, которая переворачивает, опрокидывает все благополучие подростков. По сути здесь так же, как и в первой пьесе, подросток впервые соотносит себя со смертью, которая казалось далекой, а теперь близка, как никогда. Дело усугубляется тем, что эта смерть незаметной героини-жертвы интриг происходит в среде хорошо обеспеченных, «упакованных» подростков, у которых жизнь расписана наперед, кто прикрыт родственными связями и уверен в своем будущем. Нигде – в реальности – невозможно найти территорию без риска.
Зыбкий, словно постоянно утрачиваемый, мерцающий конфликт в пьесе сформирован еще и тем обстоятельством, что такова и жизнь подростка, в которой в данном моменте возраста подбираются, моделируются варианты судьбы, происходит выбор социальной стратегии. Подростки – еще пластилин, не оформившийся материал. Трагедия, случающаяся в финале пьесы, во многом ставит точку невозврата в эти еще мягкие, бесструктурные судьбы: пьеса построена как некий сериал, который сперва грозит долгим продолжением, уходом в сезоны, где отношения будут развиваться, но теперь – с трагическим финалом – сериал, обещавший успех, обрывается на пилотной серии. Дальше, после осознания близости смерти, будет не так интересно, человека вырвали из рая беспечной юности.
ЦИТАТА:
ШАМЕС. Ринго? Лизон? Лана? Нет? Так… а где Женя, вообще?
САША. А Жени нет.
ШАМЕС. В смысле, не придет сегодня? Она тебе написала?
САША. А Женю машина сбила. Насмерть.
ЛИЗОН. Чего?
САША. Умерла Женя. Я ей вчера после ужина позвонил, а там ее мама трубку взяла. И сказала, что Женю сбила машина. На переходе. Бухой мужик какой-то. Сбил и уехал.
ШАМЕС. Это ты так шутишь сейчас?
САША. А похоже??? Похоже, Шамес, что я шучу?? Скажи мне? Да вы, блин, даже не заметили, что ее нет! Уроды сраные!
ЛИЗОН. Так реально что ли насмерть?
Повисает тишина. Все как-то неловко пытаются найти себе место.
САША. Чего молчите-то? Ссыте что-то сказать?
ШАМЕС. А что мы должны говорить?
Целиком пьесу можно скачать здесь
Керен Климовски получила третью премию за пьесу «Мой папа Питер Пэн». Это тоже весьма драматичная история, в которой главный герой – ребенок – попадает в сложную психологическую ситуацию. Здесь точно так же, как и в пьесе Даны Сидерос, ребенок оказывается жертвой пороков взрослых. Мать – перегружена работой, тяготами быта и заботой о доме. Отец – бездельник, неудачник и алкоголик – выдумывает для сына с целью повысить свой падающий авторитет легенду о том, что он и есть тайный Питер Пэн, так и не смогший повзрослеть мальчик. Пьеса включается в большую дискуссию о поколении кидалтов, ребячливых взрослых, жертв современного мира, в котором истончилась граница между взрослым и ребенком. Современные психологи обычно называют две причины такого типичного поведения: исчезновение верхней границы образования, стремительность развития цивилизации, при которой процесс обучения не завершается никогда, и исчезновение сексуальной тайны, заговора молчания вокруг половой проблемы. В российской реальности добавляется еще и фактор постоянных перемен социального климата, которые часто отнимают у людей детство, заставляют рано взрослеть, заниматься самовоспитанием.
Поначалу игра в Питера Пэна нравится и отцу, и сыну, здесь есть магия и тайна, возможности для воображения. И, собственно, главный родительский урок – это урок воображения, работы фантазии, которая исчезает из повседневности, из водоворота бытовых событий. Питер Пэн учит мечтать и сочинять жизнь, тем более, если она не удалась. Питер Пэн учит не верить в практицизм и консьюмеризм. Артистизм – он не только хорош для профессионала искусства, артистизм – он и в быту пригождается, чтобы скрасить маскарадом фантазии серые будни. В каком-то смысле, конечно, можно сказать, что неважно, каков отец на самом деле, важно, чему он учит ребенка, какой опыт передает.
Проблема – в маме. Ее сказку, ее фантазию тут никто не может и не хочет раскрыть. Она была когда-то Венди, подругой Питера Пэна, а теперь ее обрекли на роль домохозяйки. И фантазии не стало, ее истребили непрактичные близкие.
Глубокий смысл пьесы заключается в том, что взрослый фантазер Питер Пэн, папа, уходит из жизни, оставляя собственного ребенка с чувством вины, которую невозможно искупить. Порождая эту вину и расколотость, разъятость сознания, отец обрекает сына на мученичество и на повторение своей собственной стратегии – стратегии выдумщика, прикрывающего свою беспомощность.
ЦИТАТА:
ПАПА. Ты чего, Данька? Что случилось?
МАЛЬЧИК. Меня учительница отругала перед всем классом, и они смеялись! Все из-за тебя! То есть, из-за овечек, но все равно из-за тебя!
ПАПА. Каких овечек? Ты о чем?
МАЛЬЧИК. Да на штанах! Ты меня одел в пижамные штаны! И про бутерброд она сказала, и про то, что опаздываем! И еще – что у меня плохие родители, то есть, не прямо так сказала, но было понятно, и все смеялись… (плачет)
ПАПА. Ну прости, малыш. Это бывает с лучшими из нас…
МАЛЬЧИК. С другими папами такого не бывает. Знаешь, иногда я думаю, что… что хотел бы другого папу!
ПАПА. Вот как? (Пауза) Послушай, малыш, мне надо тебе кое-что рассказать. Про себя.
МАЛЬЧИК. Мне не интересно.
ПАПА. Когда ты узнаешь правду, ты поймешь, что все те, кто над тобой смеялся, и мечтать не смеют о таком папе…
Целиком пьесу можно скачать здесь