Четыре сезона назад в Московской филармонии начался цикл концертов для подростков «Язык музыки». В первом сезоне было три концерта, потом шесть, сейчас уже девять. Популярность их растет. И не только среди целевой аудитории. В нынешнем сезоне некоторые ходят на этот цикл в пятый раз – как на любимый спектакль. Елена Лебедева побеседовала с авторами и ведущими цикла «Язык музыки» Ярославом Тимофеевым и Марией Холкиной.
Недоросль: Как родилась идея «Языка музыки»?
М. Х: Инициатива исходила от руководства Московской филармонии. Ярославу и мне предложили придумать цикл интерактивных концертов для подростков в Концертном зале имени П. И. Чайковского. Мне было безумно страшно. Не представляла себе, как выйду на сцену такого большого и значимого зала. Ярослав был намного увереннее в себе.
Я. Т.: Просто у меня уже был опыт выхода на сцену Зала Чайковского. Но загорелся
идеей я далеко не сразу: в течение года или полутора мы как-то морозили проект, долго выбирали название. И только когда был придуман и проведен первый концерт, я понял, что
возможность участвовать в «Языке музыки» – чистое удовольствие и большой подарок.
Недоросль: Вы психологически и стилистически так хорошо сочетаетесь, что, кажется, с вами работает специалист. У вас есть консультант, какой-то художник по костюмам?
М. Х.: О! Я была бы счастлива, если бы он был – терпеть не могу подбирать одежду. Но никакого художника по костюмам, никакого стилиста нет. Я придумываю образ, отталкиваясь от своей роли: хочу быть любознательной, свободной, раскрепощенной, энергичной. За последнее обычно отвечают белые кеды или кроссовки. Я надеваю какое-нибудь интересное платье: закрытое, раз академическая сцена, но не вечернее. Иногда это бывает яркий брючный костюм – очень их люблю. А потом пишу Ярославу, что завтра буду в таком-то платье… И он подбирает что-то из своего гардероба под мой внешний вид.
Недоросль: Ярослав, когда глядишь на вас во время концерта, кажется, что вы, как и Маша, получаете удовольствие от происходящего?
Я. Т.: «Язык музыки» дарит чистое наслаждение, что не всегда бывает на других проектах. Обычно возникает много претензий к себе, и они способны сильно омрачить радость. А на «Языке музыки», даже если что-то не получается – бывает, я забываю кусок текста, следующий переход, ставлю Машу в неловкое положение – мы всегда как-то выкарабкиваемся. Это игра: все настолько живое и театральное, что не очень зацикливаешься на локальных ошибках. У нас пространство свободы, в котором можно почти все: шутить, импровизировать, выдумывать. Вдвоем легче – мы поддерживаем друг друга. И кроме всего прочего, на «Языке музыки» гораздо больше отдачи – из-за непосредственности детской аудитории. Дети излучают энергию, а я ее впитываю. Наверное, они больше дают мне, чем я им.
Недоросль: Итак, филармония инициировала для вас эту радость – «Язык музыки» – с целью расширения своей аудитории. Задача в том, чтобы ребята пришли потом на взрослые концерты. А у вас есть какая-то особенная цель, помимо этой? Стремление поделиться любовью к музыке? Расширить кругозор? Чему-то научить?
Я. Т.: Цель музыковедения вообще состоит в том, чтобы подобрать вербальный ключ к музыке. Ключ – это то, что открывает дверь. Когда я выхожу из своей музыковедческой кельи, в которой мне, кстати, очень хорошо: я писал диссертацию с огромным наслаждением, хотя прекрасно знал, что прочтут ее два-три человека… Так вот, когда я выхожу к аудитории, та самая цель подобрать ключ становится социальной задачей. Нужно подобрать такой ключ, который открыл бы замки максимальному числу присутствующих.
Мы помогаем музыке и слушателям соприкоснуться. А цели учить или воспитывать совсем нет. Дидактика мне неприятна. Стремление «воспитывать аудиторию», по-моему, является глубоко порочным. Мне кажется, каждый человек целен внутри себя, у каждого есть чему поучиться. Учитель – это тот, у кого учатся. Если кто-то почувствует, что хочет поучиться на моих рассказах, – это его личное дело, не мое. Наша задача – установить коммуникацию между человеком и музыкой.
Недоросль: Мы обязательно вернемся к тому, какими средствами устанавливается контакт. Но давайте сначала поговорим о том, как рождается концерт «Языка музыки». Прежде всего, сочиняется сценарий…
М. Х.: Программу, структуру придумывает Ярослав; ему принадлежит основная суть текстов. С точки зрения содержания проект – на 99% его детище. А я сочиняю бантики, упаковку, задаю вопросы, которые могут интересовать публику. Мы вместе докручиваем интерактивы. Я предлагаю какие-то текстовые повороты. Но это все крупицы по сравнению с тем, что делает Ярослав.
Я. Т.: Мне кажется, Машин вклад в сценарии составляет примерно 15-20 процентов. Сначала я продумываю смысл: о чем будет концерт, что мы хотим рассказать в целом и про каждую музыкальную вещь. После этого задаю себе вопрос, куда лучше всего встанет какое-то взаимодействие с залом, интерактив. Сценарий отправляется Маше, она критикует; идет обсуждение. Иногда Маша говорит: «Этот интерактив скучный, давай придумаем другой. Тебя занесло…»
М. Х.: Я всегда морщусь, когда Ярослав выдает консерваторские шуточки типа «Мимо нашего забора пронесли покойника, тоника, субдоминанта, доминанта, тоника». Но публике это все нравится.
Я. Т: Вот еще что нужно сказать. В таких жанрах, как наши концерты, содержание хотя и значимо, однако играет отнюдь не девяностопроцентную роль. Невероятно важна энергетика, возникающая на сцене и в зале. Я уверен, что в этом отношении моя соведущая привносит в концерты никак не меньше половины, а может, и больше.
В Маше есть моцартовское начало, жажда жизни, умение жить по-настоящему красиво и увлекать за собой. Маша – это энергия брызжущего шампанского. И я думаю, что своим успехом наш проект обязан как раз тем токам, которые возникают на сцене между нами. Без Маши это был бы вообще совсем другой проект, и значительно хуже.
Недоросль: В одной из программ Мария сравнивается с прекрасной запоминающейся мелодией, царицей Клеопатрой, торжественно несомой гармониями-слугами… Маша, вы ощущаете себя в концертах «Языка музыки» в роли гордой Клеопатры?
М. Х.: Я чувствую себя в очень важной второй роли. Ярослав у нас – гениальный, эксцентричный Шерлок Холмс. Ну, а я – разумный, задающий правильные вопросы доктор Ватсон.
Недоросль: Таким образом, у вас есть заранее разработанный и выученный сценарий. Рассчитан хронометраж музыкальных произведений, рассказов и диалогов, интерактивов. Но очевидно, что на концертах многое возникает спонтанно. Например, момент в программе «Гармония», когда зал кластером поет мажорную гамму. Маша просит разрешить гамму в «до», а вы, Ярослав, отказываетесь (Нужно привыкать к неразрешенному – еще пригодится). А в самом конце Маша настаивает на своем, и зал таки дружно поет «до». Это же импровизация?
Я. Т.: Очень приятно это слышать, потому что вы приняли за импровизацию заранее подготовленную сцену. Не случайно же Маша в финале добивается своего. Это элемент сценария.
Недоросль: То есть сейчас спонтанности стало больше, чем было в первые сезоны цикла? Вы позволяете себе все больше отходить от сценария?
Я. Т.: Да, поначалу мы строже держались текста. Страшновато было от него отходить, поскольку проект экспериментальный и нам приходилось опираться только на свои ощущения. Но когда концерт повторяется третий или четвертый раз, уже есть опыт. Да и скучно было бы жестко следовать букве сценария. Что-то рождается на ходу, а потом может закрепиться.
Недоросль: Концерты вашего цикла состоят из трех компонентов: слова, музыки и музыкальных аттракционов. Какую роль играет каждый? Какое место они занимают в целом?
Я. Т.: Слово здесь имеет очень большое значение, потому что наша целевая аудитория пока не знает, как слушать музыку, но знает, как слушать речь. И наш рассказ призван стать связующим звеном. Когда слово сделало свою работу, вступает музыка. Она должна подтвердить узнанное, подкрепить, сделать так, чтобы человек ушел и с пониманием, и с вдохновением. Для меня идеально, когда ребенок после концерта говорит: «Мама, я хочу дома послушать Стива Райха». Он слушает, залезает в Википедию, читает про него. Такое бывает.
Недоросль: Как родилась идея «Языка музыки»?
М. Х: Инициатива исходила от руководства Московской филармонии. Ярославу и мне предложили придумать цикл интерактивных концертов для подростков в Концертном зале имени П. И. Чайковского. Мне было безумно страшно. Не представляла себе, как выйду на сцену такого большого и значимого зала. Ярослав был намного увереннее в себе.
Я. Т.: Просто у меня уже был опыт выхода на сцену Зала Чайковского. Но загорелся
идеей я далеко не сразу: в течение года или полутора мы как-то морозили проект, долго выбирали название. И только когда был придуман и проведен первый концерт, я понял, что
возможность участвовать в «Языке музыки» – чистое удовольствие и большой подарок.
Недоросль: Вы психологически и стилистически так хорошо сочетаетесь, что, кажется, с вами работает специалист. У вас есть консультант, какой-то художник по костюмам?
М. Х.: О! Я была бы счастлива, если бы он был – терпеть не могу подбирать одежду. Но никакого художника по костюмам, никакого стилиста нет. Я придумываю образ, отталкиваясь от своей роли: хочу быть любознательной, свободной, раскрепощенной, энергичной. За последнее обычно отвечают белые кеды или кроссовки. Я надеваю какое-нибудь интересное платье: закрытое, раз академическая сцена, но не вечернее. Иногда это бывает яркий брючный костюм – очень их люблю. А потом пишу Ярославу, что завтра буду в таком-то платье… И он подбирает что-то из своего гардероба под мой внешний вид.
Недоросль: Ярослав, когда глядишь на вас во время концерта, кажется, что вы, как и Маша, получаете удовольствие от происходящего?
Я. Т.: «Язык музыки» дарит чистое наслаждение, что не всегда бывает на других проектах. Обычно возникает много претензий к себе, и они способны сильно омрачить радость. А на «Языке музыки», даже если что-то не получается – бывает, я забываю кусок текста, следующий переход, ставлю Машу в неловкое положение – мы всегда как-то выкарабкиваемся. Это игра: все настолько живое и театральное, что не очень зацикливаешься на локальных ошибках. У нас пространство свободы, в котором можно почти все: шутить, импровизировать, выдумывать. Вдвоем легче – мы поддерживаем друг друга. И кроме всего прочего, на «Языке музыки» гораздо больше отдачи – из-за непосредственности детской аудитории. Дети излучают энергию, а я ее впитываю. Наверное, они больше дают мне, чем я им.
Недоросль: Итак, филармония инициировала для вас эту радость – «Язык музыки» – с целью расширения своей аудитории. Задача в том, чтобы ребята пришли потом на взрослые концерты. А у вас есть какая-то особенная цель, помимо этой? Стремление поделиться любовью к музыке? Расширить кругозор? Чему-то научить?
Я. Т.: Цель музыковедения вообще состоит в том, чтобы подобрать вербальный ключ к музыке. Ключ – это то, что открывает дверь. Когда я выхожу из своей музыковедческой кельи, в которой мне, кстати, очень хорошо: я писал диссертацию с огромным наслаждением, хотя прекрасно знал, что прочтут ее два-три человека… Так вот, когда я выхожу к аудитории, та самая цель подобрать ключ становится социальной задачей. Нужно подобрать такой ключ, который открыл бы замки максимальному числу присутствующих.
Мы помогаем музыке и слушателям соприкоснуться. А цели учить или воспитывать совсем нет. Дидактика мне неприятна. Стремление «воспитывать аудиторию», по-моему, является глубоко порочным. Мне кажется, каждый человек целен внутри себя, у каждого есть чему поучиться. Учитель – это тот, у кого учатся. Если кто-то почувствует, что хочет поучиться на моих рассказах, – это его личное дело, не мое. Наша задача – установить коммуникацию между человеком и музыкой.
Недоросль: Мы обязательно вернемся к тому, какими средствами устанавливается контакт. Но давайте сначала поговорим о том, как рождается концерт «Языка музыки». Прежде всего, сочиняется сценарий…
М. Х.: Программу, структуру придумывает Ярослав; ему принадлежит основная суть текстов. С точки зрения содержания проект – на 99% его детище. А я сочиняю бантики, упаковку, задаю вопросы, которые могут интересовать публику. Мы вместе докручиваем интерактивы. Я предлагаю какие-то текстовые повороты. Но это все крупицы по сравнению с тем, что делает Ярослав.
Я. Т.: Мне кажется, Машин вклад в сценарии составляет примерно 15-20 процентов. Сначала я продумываю смысл: о чем будет концерт, что мы хотим рассказать в целом и про каждую музыкальную вещь. После этого задаю себе вопрос, куда лучше всего встанет какое-то взаимодействие с залом, интерактив. Сценарий отправляется Маше, она критикует; идет обсуждение. Иногда Маша говорит: «Этот интерактив скучный, давай придумаем другой. Тебя занесло…»
М. Х.: Я всегда морщусь, когда Ярослав выдает консерваторские шуточки типа «Мимо нашего забора пронесли покойника, тоника, субдоминанта, доминанта, тоника». Но публике это все нравится.
Я. Т: Вот еще что нужно сказать. В таких жанрах, как наши концерты, содержание хотя и значимо, однако играет отнюдь не девяностопроцентную роль. Невероятно важна энергетика, возникающая на сцене и в зале. Я уверен, что в этом отношении моя соведущая привносит в концерты никак не меньше половины, а может, и больше.
В Маше есть моцартовское начало, жажда жизни, умение жить по-настоящему красиво и увлекать за собой. Маша – это энергия брызжущего шампанского. И я думаю, что своим успехом наш проект обязан как раз тем токам, которые возникают на сцене между нами. Без Маши это был бы вообще совсем другой проект, и значительно хуже.
Недоросль: В одной из программ Мария сравнивается с прекрасной запоминающейся мелодией, царицей Клеопатрой, торжественно несомой гармониями-слугами… Маша, вы ощущаете себя в концертах «Языка музыки» в роли гордой Клеопатры?
М. Х.: Я чувствую себя в очень важной второй роли. Ярослав у нас – гениальный, эксцентричный Шерлок Холмс. Ну, а я – разумный, задающий правильные вопросы доктор Ватсон.
Недоросль: Таким образом, у вас есть заранее разработанный и выученный сценарий. Рассчитан хронометраж музыкальных произведений, рассказов и диалогов, интерактивов. Но очевидно, что на концертах многое возникает спонтанно. Например, момент в программе «Гармония», когда зал кластером поет мажорную гамму. Маша просит разрешить гамму в «до», а вы, Ярослав, отказываетесь (Нужно привыкать к неразрешенному – еще пригодится). А в самом конце Маша настаивает на своем, и зал таки дружно поет «до». Это же импровизация?
Я. Т.: Очень приятно это слышать, потому что вы приняли за импровизацию заранее подготовленную сцену. Не случайно же Маша в финале добивается своего. Это элемент сценария.
Недоросль: То есть сейчас спонтанности стало больше, чем было в первые сезоны цикла? Вы позволяете себе все больше отходить от сценария?
Я. Т.: Да, поначалу мы строже держались текста. Страшновато было от него отходить, поскольку проект экспериментальный и нам приходилось опираться только на свои ощущения. Но когда концерт повторяется третий или четвертый раз, уже есть опыт. Да и скучно было бы жестко следовать букве сценария. Что-то рождается на ходу, а потом может закрепиться.
Недоросль: Концерты вашего цикла состоят из трех компонентов: слова, музыки и музыкальных аттракционов. Какую роль играет каждый? Какое место они занимают в целом?
Я. Т.: Слово здесь имеет очень большое значение, потому что наша целевая аудитория пока не знает, как слушать музыку, но знает, как слушать речь. И наш рассказ призван стать связующим звеном. Когда слово сделало свою работу, вступает музыка. Она должна подтвердить узнанное, подкрепить, сделать так, чтобы человек ушел и с пониманием, и с вдохновением. Для меня идеально, когда ребенок после концерта говорит: «Мама, я хочу дома послушать Стива Райха». Он слушает, залезает в Википедию, читает про него. Такое бывает.
Недоросль: Насколько от вас зависит выбор музыкального обеспечения? Оркестры, дирижеры, солисты? Для того, чтобы это так работало, необходимо же высокое качество.
М. Х.: Наши проекты ведут концертные директора Елизавета Левина, Ольга Горлова, их старшие администраторы Евгения Морозова и Александра Передерий. Если мы отвечаем за сценарий, то они – буквально за все остальное. И за подбор исполнителей в том числе. Существуют, конечно, объективные ограничения: мы не можем позвать в «Язык музыки» мировых звезд. Но стараемся находить очень хороших исполнителей. Наши директора понимают, что для детей все надо делать на высоком уровне.
Я. Т.: Они предлагают имена, я захожу в ютуб, слушаю исполнителя. И отвечаю: «Да, я согласен». Или: «Давайте поищем еще».
Недоросль: Между прочим, рассказ о музыке, который слушают оркестранты на сцене, сказывается на их игре. Российский молодежный оркестр, например, в вашем цикле играет на своем максимуме.
Я. Т.: Для ведущего самое большое наслаждение – ощущать, что тебя слушают сзади.
Недоросль: И молодые дирижеры, выступающие в вашем цикле, смотрятся, как правило, очень хорошо. Хотя им непросто справляться со всеми вашими выдумками. Музыка предстает у вас не как обычно. Она будто с зазубринами. То оркестр идет вразнос под управлением юного маэстро, то стучит невпопад «оркестрант», которого не видно за барабаном… В вашем спектакле все эти приключения становятся красками. И именно в эти моменты возникает контакт.
Я. Т.: Да, мы позволяем себе немного «портить» музыку, выводим ее из сферы сакрального. Академическая стерильность и святость ей только мешают. Музыка вообще-то – дело шершавое, слезное, потное, она очень человечна. От нашей фамильярности она только выигрывает.
Знаете, в моей жизни был такой опыт. Лет 10 назад в Москву приезжали Бобби Макферрин и Чик Кориа, великий вокалист и один из лучших в мире джазовых пианистов. У них был гениальный тандем. Концерт был как раз в КЗЧ. Бобби всегда взаимодействует с аудиторией, зовет людей к микрофону петь. А тут и Чик Кориа стал звать сыграть с ним в четыре руки. Однако никто не шел. Я обычно не лезу на рожон, но тут взыграло чувство обиды за родину. Они во всем мире так делают, а в Москве что же, не получится? И я выбежал. И минуту с небольшим импровизировал в четыре руки с Чиком Кориа. Это был восторг – и во мне, и в зале. Бобби Макферрин, кумир моего детства, подошел и обнял меня.
Я получил инъекцию счастья. Придумывая первый концерт «Языка музыки», я вспомнил те ощущения. Мне хотелось, чтобы ребенок получил такую инъекцию. Думаю, у тех, кто вышел на наши аттракционы, шанс заболеть музыкой навсегда в десять раз выше, чем у тех, кто просто посидел и послушал.
Недоросль: Несомненно. Поиграть собственной рукой на контрабасе в Увертюре к «Золоту Рейна», побарабанить в пьесе «Время, вперед», посолировать на фортепьяно в «Танце с саблями» – такое бесследно не пройдет. Но драматургия каждого сюжета действует на всех. В каждой программе есть сквозное развитие, движение к кульминации, потом развязка. Приключения мелодии. Взаимоотношения персонажей в оркестре… В конце весь зал обязательно к чему-то приходит.
Я. Т.: Конечно, я продумываю драматургию, развитие истории от начала к концу концерта, чтобы человек уходил с внятной картиной в голове, а не с разрозненными кусками мозаики. Однако случаются еще и спонтанные эмоциональные кульминации. Для нас такое – драгоценный подарок.
В концерте «Клавиши» есть момент, когда мы вызываем из зала множество детей и они играют на четырех роялях. Такой концерт был 6 марта 2022 года. Я подошел к роялю, и мне вдруг захотелось сыграть песню «Пусть всегда будет солнце». Неожиданно весь зал подхватил ее и запел. Люди включили фонарики на телефонах, и мы увидели Зал Чайковского в огнях. Это был маленький древнегреческий катарсис, каким хочется его себе представлять. Мы, конечно, повторили эту находку на следующий год.
Недоросль: «Язык музыки» в этом сезоне состоит из трех абонементов по три концерта. «Оркестр», «Голос», «Клавиши». «Мелодия», «Гармония», «Ритм». «XVIII век», «XIX век», «ХХ век». Появятся ли новые концерты?
Я. Т.: Мы придумали первый сезон, потом второй и – остановились. Я думал, что пора кончать. Но прошло время, мы поняли, что цикл пользуется популярностью, филармония хочет его продолжать. А у нас возникало некоторое ощущение повторения одного и того же. Тогда мы сделали еще три концерта, посвященные трем столетиям музыки. Идея музыкальных эпох с самого начала была у меня в рукаве, но казалась более стандартной, ожидаемой. Наконец, я ее вытащил. И сказал себе: все!
Но время идет, и сегодня я не исключаю, что появится еще какая-то тройка. Хотя совершенно не представляю, какой она могла бы быть.
Фото: Даниил Рабовский
М. Х.: Наши проекты ведут концертные директора Елизавета Левина, Ольга Горлова, их старшие администраторы Евгения Морозова и Александра Передерий. Если мы отвечаем за сценарий, то они – буквально за все остальное. И за подбор исполнителей в том числе. Существуют, конечно, объективные ограничения: мы не можем позвать в «Язык музыки» мировых звезд. Но стараемся находить очень хороших исполнителей. Наши директора понимают, что для детей все надо делать на высоком уровне.
Я. Т.: Они предлагают имена, я захожу в ютуб, слушаю исполнителя. И отвечаю: «Да, я согласен». Или: «Давайте поищем еще».
Недоросль: Между прочим, рассказ о музыке, который слушают оркестранты на сцене, сказывается на их игре. Российский молодежный оркестр, например, в вашем цикле играет на своем максимуме.
Я. Т.: Для ведущего самое большое наслаждение – ощущать, что тебя слушают сзади.
Недоросль: И молодые дирижеры, выступающие в вашем цикле, смотрятся, как правило, очень хорошо. Хотя им непросто справляться со всеми вашими выдумками. Музыка предстает у вас не как обычно. Она будто с зазубринами. То оркестр идет вразнос под управлением юного маэстро, то стучит невпопад «оркестрант», которого не видно за барабаном… В вашем спектакле все эти приключения становятся красками. И именно в эти моменты возникает контакт.
Я. Т.: Да, мы позволяем себе немного «портить» музыку, выводим ее из сферы сакрального. Академическая стерильность и святость ей только мешают. Музыка вообще-то – дело шершавое, слезное, потное, она очень человечна. От нашей фамильярности она только выигрывает.
Знаете, в моей жизни был такой опыт. Лет 10 назад в Москву приезжали Бобби Макферрин и Чик Кориа, великий вокалист и один из лучших в мире джазовых пианистов. У них был гениальный тандем. Концерт был как раз в КЗЧ. Бобби всегда взаимодействует с аудиторией, зовет людей к микрофону петь. А тут и Чик Кориа стал звать сыграть с ним в четыре руки. Однако никто не шел. Я обычно не лезу на рожон, но тут взыграло чувство обиды за родину. Они во всем мире так делают, а в Москве что же, не получится? И я выбежал. И минуту с небольшим импровизировал в четыре руки с Чиком Кориа. Это был восторг – и во мне, и в зале. Бобби Макферрин, кумир моего детства, подошел и обнял меня.
Я получил инъекцию счастья. Придумывая первый концерт «Языка музыки», я вспомнил те ощущения. Мне хотелось, чтобы ребенок получил такую инъекцию. Думаю, у тех, кто вышел на наши аттракционы, шанс заболеть музыкой навсегда в десять раз выше, чем у тех, кто просто посидел и послушал.
Недоросль: Несомненно. Поиграть собственной рукой на контрабасе в Увертюре к «Золоту Рейна», побарабанить в пьесе «Время, вперед», посолировать на фортепьяно в «Танце с саблями» – такое бесследно не пройдет. Но драматургия каждого сюжета действует на всех. В каждой программе есть сквозное развитие, движение к кульминации, потом развязка. Приключения мелодии. Взаимоотношения персонажей в оркестре… В конце весь зал обязательно к чему-то приходит.
Я. Т.: Конечно, я продумываю драматургию, развитие истории от начала к концу концерта, чтобы человек уходил с внятной картиной в голове, а не с разрозненными кусками мозаики. Однако случаются еще и спонтанные эмоциональные кульминации. Для нас такое – драгоценный подарок.
В концерте «Клавиши» есть момент, когда мы вызываем из зала множество детей и они играют на четырех роялях. Такой концерт был 6 марта 2022 года. Я подошел к роялю, и мне вдруг захотелось сыграть песню «Пусть всегда будет солнце». Неожиданно весь зал подхватил ее и запел. Люди включили фонарики на телефонах, и мы увидели Зал Чайковского в огнях. Это был маленький древнегреческий катарсис, каким хочется его себе представлять. Мы, конечно, повторили эту находку на следующий год.
Недоросль: «Язык музыки» в этом сезоне состоит из трех абонементов по три концерта. «Оркестр», «Голос», «Клавиши». «Мелодия», «Гармония», «Ритм». «XVIII век», «XIX век», «ХХ век». Появятся ли новые концерты?
Я. Т.: Мы придумали первый сезон, потом второй и – остановились. Я думал, что пора кончать. Но прошло время, мы поняли, что цикл пользуется популярностью, филармония хочет его продолжать. А у нас возникало некоторое ощущение повторения одного и того же. Тогда мы сделали еще три концерта, посвященные трем столетиям музыки. Идея музыкальных эпох с самого начала была у меня в рукаве, но казалась более стандартной, ожидаемой. Наконец, я ее вытащил. И сказал себе: все!
Но время идет, и сегодня я не исключаю, что появится еще какая-то тройка. Хотя совершенно не представляю, какой она могла бы быть.
Фото: Даниил Рабовский