Ренат Шавалиев – востребованный петербургский артист, играющий сегодня в 20 спектаклях на сценах БТК, «Карлсон хауса», Театра на Литейном. И этим дело не ограничивается. Ренат прекрасный композитор, автор музыки к более чем десяти спектаклям, которые идут в театрах Петербурга и других городов России. С артистом и композитором беседовала для «Недоросля» Елена Лебедева.
Работаю с интервью Рената Шавалиева под аккомпанемент его музыки. Слушаю снова и снова, не могу оторваться. Композиция называется «Смерть отца», это к спектаклю «Еще не Горький» (режиссер Дмитрий Ши; Серовский театр драмы им. А. П. Чехова; премьера 6, 7 июля). Не знаю, что там будет – это по «Детству» Горького – но драма у меня будто перед глазами. И в двадцать пятый раз прекрасная патетическая тема врывается, как впервые. Я и включаю запись раз за разом, чтобы пережить это мгновение снова.
– Вы не думаете, что можете мюзикл написать? Мелодический дар – огромная редкость.
Р. Ш.: Вообще думаю по поводу «Снежной королевы». Там так много перипетий, интересных персонажей. И такая тема. Но это очень трудно.
Первый раз я увидела Рената Шавалиева два года назад в спектакле Яны Туминой «Гекатомба. Блокадный дневник» в Театре на Литейном. Про то, как погибал от голода и холода огромный город, похороненный заживо. Трагедию ленинградцев там играют восемь артистов и шесть выразительных ростовых кукол. Люди живые и мастерски одушевляемые жмутся друг к другу, стараясь согреться, стараясь не пропасть. Поддерживают друг друга. Почти прозрачные куклы танцуют танец смерти.
Все они выглядят воплощением духа любимого города.
В самом начале 2022 года появился спектакль «Электровоз ВЛ10» по стихам Дмитрия Данилова, придуманный и поставленный Мариной Солопченко. На двоих. Такое откровение о русской жизни. Марина играет множество персонажей – задерганную, в основном российскую часть человечества. Роль Рената называется «музыкант»: его баян обобщает жизнь музыкой. Он – собеседник, свидетель, тот, кто рядом. Может помогать, мешать, удивляться, комментировать.
А потом я посмотрела «Трюк» в театре «За Черной речкой» поставленный Яной Туминой еще в 2016 г. На тех же двоих актеров. Про умирающего мальчика для которого мудрая медсестра Бабушка Роза придумывает проживать десять лет за один день. Чтобы состоялась жизнь. Марина Солопченко – в роли спивающейся отставной циркачки. Ренат Шавалиев – Деда Мороза, доктора Дюссельдорфа. И других. Артистам приходится перевоплощаться в родителей Оскара, медперсонал, работать с куклами.
Работаю с интервью Рената Шавалиева под аккомпанемент его музыки. Слушаю снова и снова, не могу оторваться. Композиция называется «Смерть отца», это к спектаклю «Еще не Горький» (режиссер Дмитрий Ши; Серовский театр драмы им. А. П. Чехова; премьера 6, 7 июля). Не знаю, что там будет – это по «Детству» Горького – но драма у меня будто перед глазами. И в двадцать пятый раз прекрасная патетическая тема врывается, как впервые. Я и включаю запись раз за разом, чтобы пережить это мгновение снова.
– Вы не думаете, что можете мюзикл написать? Мелодический дар – огромная редкость.
Р. Ш.: Вообще думаю по поводу «Снежной королевы». Там так много перипетий, интересных персонажей. И такая тема. Но это очень трудно.
Первый раз я увидела Рената Шавалиева два года назад в спектакле Яны Туминой «Гекатомба. Блокадный дневник» в Театре на Литейном. Про то, как погибал от голода и холода огромный город, похороненный заживо. Трагедию ленинградцев там играют восемь артистов и шесть выразительных ростовых кукол. Люди живые и мастерски одушевляемые жмутся друг к другу, стараясь согреться, стараясь не пропасть. Поддерживают друг друга. Почти прозрачные куклы танцуют танец смерти.
Все они выглядят воплощением духа любимого города.
В самом начале 2022 года появился спектакль «Электровоз ВЛ10» по стихам Дмитрия Данилова, придуманный и поставленный Мариной Солопченко. На двоих. Такое откровение о русской жизни. Марина играет множество персонажей – задерганную, в основном российскую часть человечества. Роль Рената называется «музыкант»: его баян обобщает жизнь музыкой. Он – собеседник, свидетель, тот, кто рядом. Может помогать, мешать, удивляться, комментировать.
А потом я посмотрела «Трюк» в театре «За Черной речкой» поставленный Яной Туминой еще в 2016 г. На тех же двоих актеров. Про умирающего мальчика для которого мудрая медсестра Бабушка Роза придумывает проживать десять лет за один день. Чтобы состоялась жизнь. Марина Солопченко – в роли спивающейся отставной циркачки. Ренат Шавалиев – Деда Мороза, доктора Дюссельдорфа. И других. Артистам приходится перевоплощаться в родителей Оскара, медперсонал, работать с куклами.
Спектакль «Электровоз ВЛ10»
Р. Ш.: Я считаю роль в «Трюке» самой значимой в моей жизни. Там речь идет о важнейших вещах. Человек умирает. И при этом присутствуют все краски... Комедийность даже… Я очень такое люблю. Люблю жанр трагикомедии. И мне кажется, Яна Марковна для этой истории именно тот режиссер, что нужно. Она умеет говорить на острейшие темы – притом это про детей же, и детская книжка! – на грани предельной серьезности, лирики и иронии. И если удается настроиться на волну сопереживания со зрителями – это то, что надо. Ко мне однажды подошел какой-то человек после спектакля и стал говорить, что он потерял близкого человека… А сейчас он посмотрел спектакль, и ему стало легче.
– Как Вы познакомились с Яной Туминой, с Мариной Солопченко?
Р. Ш.: Яна Марковна была у нас педагогом на курсе в Санкт-Петербургской академии театрального искусства. В 2006 году я поступил на факультет театра кукол к Руслану Равильевичу Кудашову.
На первом курсе у меня не получалось ничего. Помню как ходил в Инженерный театр АХЕ (это авангардный такой театр, делает что-то вроде перформансов) на «Белую кабину», и не понимал, что происходит на сцене! Моя театральная культура была совсем другая. Меня даже хотели от числить с первого курса за профнепригодность.
А потом я начал осознавать, что надо как-то раскрываться, рассказывать о себе. И в конце первого года обучения подготовил монолог о папе. «Мужской разговор» назывался, такой сторителлинг. Я рассказывал, что моего отца не стало, а я так и не успел с ним серьезно поговорить. И я помню, что тогда Яна Марковна ко мне подошла и говорит: «Где ты был целый год? Я только сейчас поняла, кто ты вообще на самом деле есть!»
А потом, уже после выпуска, она позвонила как-то и пригласила играть в «Польвероне» («Солнечная пыль», по притчам Тонино Гуэрро, БТК, 2012 г.). – Там, сказала, – будут играть Андрей Шимко, Марина Солопченко. О боже! Марина Солопченко! Мы всем курсом ходили смотреть на нее в спектаклях!.. Я и подумать не мог, что буду играть с ней на одной сцене! И, тем более, что мы так подружимся.
– Как Вы познакомились с Яной Туминой, с Мариной Солопченко?
Р. Ш.: Яна Марковна была у нас педагогом на курсе в Санкт-Петербургской академии театрального искусства. В 2006 году я поступил на факультет театра кукол к Руслану Равильевичу Кудашову.
На первом курсе у меня не получалось ничего. Помню как ходил в Инженерный театр АХЕ (это авангардный такой театр, делает что-то вроде перформансов) на «Белую кабину», и не понимал, что происходит на сцене! Моя театральная культура была совсем другая. Меня даже хотели от числить с первого курса за профнепригодность.
А потом я начал осознавать, что надо как-то раскрываться, рассказывать о себе. И в конце первого года обучения подготовил монолог о папе. «Мужской разговор» назывался, такой сторителлинг. Я рассказывал, что моего отца не стало, а я так и не успел с ним серьезно поговорить. И я помню, что тогда Яна Марковна ко мне подошла и говорит: «Где ты был целый год? Я только сейчас поняла, кто ты вообще на самом деле есть!»
А потом, уже после выпуска, она позвонила как-то и пригласила играть в «Польвероне» («Солнечная пыль», по притчам Тонино Гуэрро, БТК, 2012 г.). – Там, сказала, – будут играть Андрей Шимко, Марина Солопченко. О боже! Марина Солопченко! Мы всем курсом ходили смотреть на нее в спектаклях!.. Я и подумать не мог, что буду играть с ней на одной сцене! И, тем более, что мы так подружимся.
Спектакль «Трюк»
–Она про Вас говорит практически как про родного человека.
Р. Ш.: Я очень благодарен Марине Геннадьевне. Это с «Трюка», наверное, началось. Когда люди играют спектакль на двоих и переживают такие сильные эмоции, наверное, не может быть иначе. Они, с Эмилем Борисовичем (Эмиль Капелюш, театральный художник, сценограф «Трюка», «Гекатомбы», «Польвероне») – как родственники для меня.
– Вы удивительно вписались в театральную жизнь и культуру Санкт-Петербурга. Просто воплощение петербургского артиста и вообще петербуржца. Расскажите о начале.
Р. Ш.: Я родился в Омске в рабочей семье. Мама всю жизнь работала на заводах. Она была старшей из 11 братьев и сестер. В 15 лет пошла работать на первый кирпичный завод в Омске, чтобы помогать семье выживать. В песне «Кирпичики» в «ЭлектровозеВЛ10», я пою «На заводе том Людку встретил я» – это посвящение ей. Это ее имя.
Моя мама сначала делала на заводе детали для самолетов, потом работала на «Агрегатном заводе», делала каучук, потом на заводе «СК» – это вредная была работа…
Жизнь была трудная и складывалось у них все тяжело: один брат оказался в тюрьме, кто-то повесился, кто-то утонул… Одна сестра потерялась… Мама дольше всех их прожила, она была самая стойкая.
У нее была артистическая натура: мама сочиняла стихи, пела в хоре ветеранов, цыганочку любила танцевать. Она рассказывала, что ее прапрабабушка была цыганка-сербиянка. Может придумала, а, может, и на самом деле так было.
Мой папа – татарин, он родился в Уфе. И тоже всю жизнь работал на Заводе подъемных машин. Когда они познакомились папе было 50, а маме 42. У обоих это был второй брак. Я у мамы третий ребенок.
Всех нас троих мама старалась направить в искусство. С братом это не вышло, хотя у него красивый баритон, и он пел под гитару. Сестра стала хореографом. Теперь работает в танцевальной труппе Омского музыкального театра. А я поступил в музыкальную школу, в класс баяна, потому что баян был самым дешевым музыкальным инструментом. 65 рублей, кажется, стоил, и это совсем не то же самое, что фортепьяно за 120.
Мама говорила, что баян будет моим хлебом. И, точно, на первом курсе, уже в Питере, я играл на улицах. Это был 2006 год. Я хитро вставал у отделения Сбербанка.
– И полиция не гоняла?
Р. Ш.: Тогда никто никого не гонял. Вставал у банка, около остановки, люди проходили и улыбались. Какой-то мужчина бросил мне в шапку 2000. Видно, не было другой купюры. Это был мой самый крупный заработок.
Р. Ш.: Я очень благодарен Марине Геннадьевне. Это с «Трюка», наверное, началось. Когда люди играют спектакль на двоих и переживают такие сильные эмоции, наверное, не может быть иначе. Они, с Эмилем Борисовичем (Эмиль Капелюш, театральный художник, сценограф «Трюка», «Гекатомбы», «Польвероне») – как родственники для меня.
– Вы удивительно вписались в театральную жизнь и культуру Санкт-Петербурга. Просто воплощение петербургского артиста и вообще петербуржца. Расскажите о начале.
Р. Ш.: Я родился в Омске в рабочей семье. Мама всю жизнь работала на заводах. Она была старшей из 11 братьев и сестер. В 15 лет пошла работать на первый кирпичный завод в Омске, чтобы помогать семье выживать. В песне «Кирпичики» в «ЭлектровозеВЛ10», я пою «На заводе том Людку встретил я» – это посвящение ей. Это ее имя.
Моя мама сначала делала на заводе детали для самолетов, потом работала на «Агрегатном заводе», делала каучук, потом на заводе «СК» – это вредная была работа…
Жизнь была трудная и складывалось у них все тяжело: один брат оказался в тюрьме, кто-то повесился, кто-то утонул… Одна сестра потерялась… Мама дольше всех их прожила, она была самая стойкая.
У нее была артистическая натура: мама сочиняла стихи, пела в хоре ветеранов, цыганочку любила танцевать. Она рассказывала, что ее прапрабабушка была цыганка-сербиянка. Может придумала, а, может, и на самом деле так было.
Мой папа – татарин, он родился в Уфе. И тоже всю жизнь работал на Заводе подъемных машин. Когда они познакомились папе было 50, а маме 42. У обоих это был второй брак. Я у мамы третий ребенок.
Всех нас троих мама старалась направить в искусство. С братом это не вышло, хотя у него красивый баритон, и он пел под гитару. Сестра стала хореографом. Теперь работает в танцевальной труппе Омского музыкального театра. А я поступил в музыкальную школу, в класс баяна, потому что баян был самым дешевым музыкальным инструментом. 65 рублей, кажется, стоил, и это совсем не то же самое, что фортепьяно за 120.
Мама говорила, что баян будет моим хлебом. И, точно, на первом курсе, уже в Питере, я играл на улицах. Это был 2006 год. Я хитро вставал у отделения Сбербанка.
– И полиция не гоняла?
Р. Ш.: Тогда никто никого не гонял. Вставал у банка, около остановки, люди проходили и улыбались. Какой-то мужчина бросил мне в шапку 2000. Видно, не было другой купюры. Это был мой самый крупный заработок.
Спектакль «Письма из пепла»
– Итак, Вы учились в музыкальной школе в Омске?
Р. Ш.: Я одновременно пошел и в музыкальную школу, и в общеобразовательную. Жаловался, что у меня нет детства, некогда во дворе бегать.
Отучился семь лет, а потом поступил в музыкальное училище и там познакомился с театром. У нас была учительница МХК Елена Михайловна Пономарёва, получившая два образования: филологическое и режиссерское (в Щукинском училище). Она вела при музыкальном училище «Русский Домашний театр». Мы играли маленькие пьесы Чехова, Сологуба, Каратыгина, Ильфа и Петрова.
Именно она впервые предложила мне написать музыку для спектакля. Я написал водевиль «Дом на петербургской стороне» Петра Каратыгина, а потом еще «Аз и Ферт» Павла Фёдорова. У меня до сих пор лежат эти два клавира дома.
Я тогда много музыки сочинял: квартет для фортепьяно, домры, контрабаса и баяна, пьесу для домры и фортепьяно. Увлекался Шёнбергом, пытался что-то атональное написать. Овладеть серийной техникой. Я много читал, и мне сразу хотелось это в музыку перевести. После прочтения «Мастера и Маргариты» появился вальс Маргариты, после «Хромого беса» Лесажа – одноименная пьеса. Я делал инструментовки Пьяцоллы, перекладывал для фортепьяно, скрипки, еще чего-то.
И я играл все это на зачетах. В музыкальном училище было такое задание, называлось «самостоятельная пьеса». Можно было что-то выучить или сыграть собственное сочинение.
Еще я пел в церковном хоре. Я не воцерковлен, но и не то чтобы атеист. Петь церковную музыку мне радостно, я из церкви выходил благостный.
Кроме того, это был заработок и одновременно настраивался гармонический слух. Хор был профессиональный: мы пели Рахманинова, Чеснокова, сложные фуги. Когда слышишь аккорд, а поешь один голос, начинаешь понимать гармонию. Понятно, у нас был предмет «Гармония», но если бы не церковный хор, я не был бы так подготовлен.
– Я хотела как раз спросить: Вас учили играть на баяне, а в спектаклях вы поете профессионально. Вам не ставили голос специально?
Р. Ш.: Я пел всегда. Но систематических занятий не было. Когда приехал в Питер, тоже некоторое время пел в церковном хоре. И взял несколько уроков по вокалу. Все хоровые партии я знаю наизусть. Поставь меня в тенора хоть сейчас – я спою.
Спектакль «Книга Иова»
– Так, а что же было после училища?
Р. Ш.: Елена Михайловна многих из нас сворачивала в сторону театра. И мы ездили поступать. В Москве я никуда не поступил, а в Петербурге – даже в два института. И пошел в Академию к Р. Р. Кудашеву. В его команде были Яна Тумина и Сергей Бызгу. Юрий Васильев вел у нас сценическую речь.
У нас оказался замечательный курс: Денис Казачук сейчас главный режиссер кукольного театре в Бресте; Катя Ложкина поставила уже больше 30 спектаклей по всей стране. Все мои однокурсники профессионально состоялись; многие играют в БТК.
Руслан Равильевич, когда взял наш курс, стал как раз главным режиссером БТК. То есть нам повезло: мы сразу были при театре. Наши студенческие спектакли «Мы» по Замятину, «Башлачев. Человек поющий» идут до сих пор с большим успехом. А сразу после нашего выпуска Кудашев сделал «Екклесиаста», «Книгу Иова».
И тогда же, в 2011 году Кудашов мне как-то говорит: – А попробуй-ка, Ренат написать музыку для «Айболита», мне нужен хор. Жанр будет «Патетическая оратория для медицинских работников». Это была моя первая музыка в театре. И этот спектакль тоже до сих пор идет.
В музыкальном училище у меня было и дирижирование оркестром, и инструментовка. Мне посчастливилось: моим педагогом был главный дирижер Омского музыкального театра Григорий Иосифович Комаровский. Это был бесценный опыт, я бесконечно ему благодарен.
Ну вот, я проработал в БТК четыре года, а потом ушел.
– Не было значимых ролей?
Р. Ш.: И это тоже. Были какие-то личные обстоятельства. Меня стала напрягать чрезмерность религиозной темы, греха и покаяния. Этим все пронизано у Кудашова. Он сделал с нами, тремя артистами чудесный спектакль для маленьких «Колобок» – мы получили разные награды, и до сих пор он идет с большим успехом. Сейчас я в него вернулся. Идея спектакля - гордыня и наказание! Колобок идет и от зверя к зверю, наглеет; в конце он уже просто разбойник. И получает воздаяние.
Сейчас я понимаю, насколько все это было важно и полезно. Сейчас я люблю играть в «Книге Иова». Мне даже помогает этот текст, когда случаются горестные ситуации в жизни. И когда играю этот спектакль, становится хорошо. Текст настраивает на дальнейшую жизнь.
Но тогда мне хотелось чего-то другого, хотелось пробовать разное. Наступил какой-то переломный момент. Я прошел кастинг в мюзикл «Рики-Тики-Тави» в Театр Эстрады. Яна Марковна меня позвала в «Трюк», а потом была волшебная «Деревня канатоходцев».
Мне предложили педагогическую работу по вокалу на курсе драматических артистов в Педагогическом университете имени А. И. Герцена. Катя Ложкина позвала меня в театр «Карлсон Хаус». Я написал музыку для спектакля «Цыпленок», в котором выступал еще как артист.
И еще подрабатывал в «Заре». Это было знаменитое место: магазин, где пылесосила по утрам полочки молодежь театрального Петербурга… Закрылся, к сожалению, во время пандемии. Я пылесосил и слушал «Фауста»… Или книжки. Шмитта тогда всего переслушал.
И в кино еще начал сниматься почти сразу после выпуска; участвовал в нескольких сериалах: Братство десанта», «Тальянка» и другие. Это особенный опыт.
Р. Ш.: Елена Михайловна многих из нас сворачивала в сторону театра. И мы ездили поступать. В Москве я никуда не поступил, а в Петербурге – даже в два института. И пошел в Академию к Р. Р. Кудашеву. В его команде были Яна Тумина и Сергей Бызгу. Юрий Васильев вел у нас сценическую речь.
У нас оказался замечательный курс: Денис Казачук сейчас главный режиссер кукольного театре в Бресте; Катя Ложкина поставила уже больше 30 спектаклей по всей стране. Все мои однокурсники профессионально состоялись; многие играют в БТК.
Руслан Равильевич, когда взял наш курс, стал как раз главным режиссером БТК. То есть нам повезло: мы сразу были при театре. Наши студенческие спектакли «Мы» по Замятину, «Башлачев. Человек поющий» идут до сих пор с большим успехом. А сразу после нашего выпуска Кудашев сделал «Екклесиаста», «Книгу Иова».
И тогда же, в 2011 году Кудашов мне как-то говорит: – А попробуй-ка, Ренат написать музыку для «Айболита», мне нужен хор. Жанр будет «Патетическая оратория для медицинских работников». Это была моя первая музыка в театре. И этот спектакль тоже до сих пор идет.
В музыкальном училище у меня было и дирижирование оркестром, и инструментовка. Мне посчастливилось: моим педагогом был главный дирижер Омского музыкального театра Григорий Иосифович Комаровский. Это был бесценный опыт, я бесконечно ему благодарен.
Ну вот, я проработал в БТК четыре года, а потом ушел.
– Не было значимых ролей?
Р. Ш.: И это тоже. Были какие-то личные обстоятельства. Меня стала напрягать чрезмерность религиозной темы, греха и покаяния. Этим все пронизано у Кудашова. Он сделал с нами, тремя артистами чудесный спектакль для маленьких «Колобок» – мы получили разные награды, и до сих пор он идет с большим успехом. Сейчас я в него вернулся. Идея спектакля - гордыня и наказание! Колобок идет и от зверя к зверю, наглеет; в конце он уже просто разбойник. И получает воздаяние.
Сейчас я понимаю, насколько все это было важно и полезно. Сейчас я люблю играть в «Книге Иова». Мне даже помогает этот текст, когда случаются горестные ситуации в жизни. И когда играю этот спектакль, становится хорошо. Текст настраивает на дальнейшую жизнь.
Но тогда мне хотелось чего-то другого, хотелось пробовать разное. Наступил какой-то переломный момент. Я прошел кастинг в мюзикл «Рики-Тики-Тави» в Театр Эстрады. Яна Марковна меня позвала в «Трюк», а потом была волшебная «Деревня канатоходцев».
Мне предложили педагогическую работу по вокалу на курсе драматических артистов в Педагогическом университете имени А. И. Герцена. Катя Ложкина позвала меня в театр «Карлсон Хаус». Я написал музыку для спектакля «Цыпленок», в котором выступал еще как артист.
И еще подрабатывал в «Заре». Это было знаменитое место: магазин, где пылесосила по утрам полочки молодежь театрального Петербурга… Закрылся, к сожалению, во время пандемии. Я пылесосил и слушал «Фауста»… Или книжки. Шмитта тогда всего переслушал.
И в кино еще начал сниматься почти сразу после выпуска; участвовал в нескольких сериалах: Братство десанта», «Тальянка» и другие. Это особенный опыт.
Спектакль «Деревня канатоходцев»
– У Вас тогда появилось много детских ролей.
Р. Ш.: Я ушел из БТК, потому что было очень много серьезного. Мне хотелось движения, чего-то характерного, разнообразного. И поначалу – именно детских ролей. И кукол, конечно, потому что я этому учился и много про это понимаю. Они позволяют расширять рамки, не зацикливаться на себе. Нас учил Кудашов, что и детский спектакль должен быть глубоким и интересным взрослым тоже.
Катя Ложкина сделала спектакль «Вот я» по сказкам Сергея Козлова. Там герои –звери, но они разговаривают об очень важных вещах: любви, дружбе, смерти, помощи. Я там играю и сочинял музыку для этого спектакля.
Такие же серьезные детские вещи – «Девочка со спичками» по сказке Андерсена, «Зверский детектив» по Анне Старобинец.
И самые последние спектакли, в которых я играю, «Меня зовут Пеппи» Кати Ложкиной и «Зеленая птичка» Марины Солопченко – веселые, но с большим смыслом.
– В «Зверском детективе» у Вас семь или восемь «зверских» ролей и в каждой – яркий подробно проработанный рисунок, и внятный портрет. В «Зеленой птичке» вы играете потешного истукана, поете итальянские песни и неподражаемо танцуете.
А в «Девочке со спичками» сидите сбоку в баяном, ксилофоном и разными дуделками и бренчалками в роли уличного музыканта. Из вариаций на тему колыбельной «Ночь тиха» и песни «Степь да степь кругом родятся то музыкальное повествование, то тоска и отчаяние, а то вальс или полька. И вам еще удается играть разными руками на разных инструментах одновременно.
Получилось проиграть все, чего хотели?
Р. Ш.: Многое получилось.
Кстати, еще в БТК в 2014 году был такой трагический спектакль по рассказам Бабеля «Письма из пепла». Я там играл три роли: коня – в живом плане, офицера, восхваляющего войну, и человека, который бежит с фронта, а потом его расстреливают. В первой роли нужно было ржать, т. е. переходить от грудного голоса к верхнему. У меня голос после этой роли стал намного более подвижным.
В третьей роли я решил, что герой будет грузин. И ходил к знакомому грузину, повару, работавшему в хоровом училище, – он мне ставил акцент и учил молиться по-грузински.
Судя по критике, это был неудачный спектакль. Всех критиковали и меня в том числе. А потом за эти роли выдвинули на Золотой Софит. Такой парадокс.
Потом, в 2018 г., мне предложили спеть на «Фестивале тюльпанов» несколько песен Александра Вертинского в его образе. Был успех, и летом я решил сделать моноспектакль: пел и рассказывал истории из его воспоминаний. Даже сделал для него двух кукол – Пьеро и Желтого ангела.
Мне нравится быть характерным, смешным, острым. Перевоплощаться. У меня сейчас есть такие роли. Но я могу еще быть лиричным и романтичным, как будто самим собой. Как в «Электровозе» или в «Деревне канатоходцев».
Сейчас все немного приходит в баланс. Я потихоньку возвращаюсь в БТК к моим прежним ролям в «Мы», «Книге Иова». Ввелся (коллеги говорят, удачно) в спектакль «Мой дедушка был вишней». Алесь Снопковский нашел выразительную итальянскую интонацию: легкие волны голосом вверх и вниз. Я ее запоминал. Тоже оказалось интересно: погрузиться в другого артиста, который играет роль.
В этом сезоне я начал еще вести вместе с Катей Ложкиной детскую студию в «Карлсон Хаусе», которой уже пять лет. Очень приятное занятие. Сделали с детьми «Приключения мышонка Десперо».
В новом сезоне будет вторая часть «Зверского детектива», где я с удовольствием согласился участвовать. Катя говорит, что я ее любимый артист. Мы сотрудничаем со студенческих лет, и нам интересно сочинять вместе. А я Катю называю «детским Бутусовым» – она все время интересно и смело экспериментирует с формой.
В БТК сейчас готовится «Божественная комедия». Но там многое обобщено. Будет и Солженицын, и Пушкин, и Гоголь, и песни Псоя Короленко. Метамодернизм такой.
Я играю Овидия и Гоголя, это Песни Третья и Четвертая. Дело происходит в лимбе. Данте встречается с поэтами – Гомером, Горацием, Овидием… в предбаннике. А сама баня – ад. Режиссер Даша Ливингер так придумала.
У Кудашова выпустился второй, режиссерский курс. И он дал им задание – каждому поставить хотя бы одну Песнь. Задумывает фестиваль, посвященный Данте. А пока это лабораторная работа – в конце июня будет показ внутри театра.
Р. Ш.: Я ушел из БТК, потому что было очень много серьезного. Мне хотелось движения, чего-то характерного, разнообразного. И поначалу – именно детских ролей. И кукол, конечно, потому что я этому учился и много про это понимаю. Они позволяют расширять рамки, не зацикливаться на себе. Нас учил Кудашов, что и детский спектакль должен быть глубоким и интересным взрослым тоже.
Катя Ложкина сделала спектакль «Вот я» по сказкам Сергея Козлова. Там герои –звери, но они разговаривают об очень важных вещах: любви, дружбе, смерти, помощи. Я там играю и сочинял музыку для этого спектакля.
Такие же серьезные детские вещи – «Девочка со спичками» по сказке Андерсена, «Зверский детектив» по Анне Старобинец.
И самые последние спектакли, в которых я играю, «Меня зовут Пеппи» Кати Ложкиной и «Зеленая птичка» Марины Солопченко – веселые, но с большим смыслом.
– В «Зверском детективе» у Вас семь или восемь «зверских» ролей и в каждой – яркий подробно проработанный рисунок, и внятный портрет. В «Зеленой птичке» вы играете потешного истукана, поете итальянские песни и неподражаемо танцуете.
А в «Девочке со спичками» сидите сбоку в баяном, ксилофоном и разными дуделками и бренчалками в роли уличного музыканта. Из вариаций на тему колыбельной «Ночь тиха» и песни «Степь да степь кругом родятся то музыкальное повествование, то тоска и отчаяние, а то вальс или полька. И вам еще удается играть разными руками на разных инструментах одновременно.
Получилось проиграть все, чего хотели?
Р. Ш.: Многое получилось.
Кстати, еще в БТК в 2014 году был такой трагический спектакль по рассказам Бабеля «Письма из пепла». Я там играл три роли: коня – в живом плане, офицера, восхваляющего войну, и человека, который бежит с фронта, а потом его расстреливают. В первой роли нужно было ржать, т. е. переходить от грудного голоса к верхнему. У меня голос после этой роли стал намного более подвижным.
В третьей роли я решил, что герой будет грузин. И ходил к знакомому грузину, повару, работавшему в хоровом училище, – он мне ставил акцент и учил молиться по-грузински.
Судя по критике, это был неудачный спектакль. Всех критиковали и меня в том числе. А потом за эти роли выдвинули на Золотой Софит. Такой парадокс.
Потом, в 2018 г., мне предложили спеть на «Фестивале тюльпанов» несколько песен Александра Вертинского в его образе. Был успех, и летом я решил сделать моноспектакль: пел и рассказывал истории из его воспоминаний. Даже сделал для него двух кукол – Пьеро и Желтого ангела.
Мне нравится быть характерным, смешным, острым. Перевоплощаться. У меня сейчас есть такие роли. Но я могу еще быть лиричным и романтичным, как будто самим собой. Как в «Электровозе» или в «Деревне канатоходцев».
Сейчас все немного приходит в баланс. Я потихоньку возвращаюсь в БТК к моим прежним ролям в «Мы», «Книге Иова». Ввелся (коллеги говорят, удачно) в спектакль «Мой дедушка был вишней». Алесь Снопковский нашел выразительную итальянскую интонацию: легкие волны голосом вверх и вниз. Я ее запоминал. Тоже оказалось интересно: погрузиться в другого артиста, который играет роль.
В этом сезоне я начал еще вести вместе с Катей Ложкиной детскую студию в «Карлсон Хаусе», которой уже пять лет. Очень приятное занятие. Сделали с детьми «Приключения мышонка Десперо».
В новом сезоне будет вторая часть «Зверского детектива», где я с удовольствием согласился участвовать. Катя говорит, что я ее любимый артист. Мы сотрудничаем со студенческих лет, и нам интересно сочинять вместе. А я Катю называю «детским Бутусовым» – она все время интересно и смело экспериментирует с формой.
В БТК сейчас готовится «Божественная комедия». Но там многое обобщено. Будет и Солженицын, и Пушкин, и Гоголь, и песни Псоя Короленко. Метамодернизм такой.
Я играю Овидия и Гоголя, это Песни Третья и Четвертая. Дело происходит в лимбе. Данте встречается с поэтами – Гомером, Горацием, Овидием… в предбаннике. А сама баня – ад. Режиссер Даша Ливингер так придумала.
У Кудашова выпустился второй, режиссерский курс. И он дал им задание – каждому поставить хотя бы одну Песнь. Задумывает фестиваль, посвященный Данте. А пока это лабораторная работа – в конце июня будет показ внутри театра.
Спектакль «Зверский детектив»
– А чего пока не было в Вашем опыте, о чем мечтается?
Р. Ш.: Мой педагог Ю. А Васильев говорил, что мое амплуа – фатумный артист. Мне, и правда, нравятся роли, где есть что-то скрытое, негативное, мистическое. Вот я бы Яго сыграл. Думаю, я бы оправдал этого человека, и людям стало бы его жалко. Он запутался, не смог совладать со своими чувствами. Завистник, но ему так не хватает счастья и любви.
Наверное, мне недостает в ролях выплеска отрицательной энергии.
– У каких режиссеров Вам хотелось бы сыграть? В театре, в кино…
Р. Ш.: Мне Крымов очень нравится… У Крымова. У Женовача…
А в кино я бы какую-нибудь любовную историю сыграл. У Альмадовара бы хотел сняться! Люблю такое – странные страсти, сумасшедшие истории.
Или что-то такое вроде Германа, Тодоровского.
Или комедию! Мне сильно не хватает комедии в жизни.
– Ренат, давайте про музыку поговорим. Параллельно с игрой в спектаклях Вы пишете много музыки для театра. Сколько, кстати, спектаклей с Вашей музыкой?
Р. Ш.: Уже более десяти спектаклей. Мне очень дорог «Цыпленок» – первая полностью мной музыкально оформленная постановка в «Карлсон-Хаусе». «Проснись, Пэтсон» в том же театре – песни оттуда стали хитами. И самые последние: «Корова» в Курганском театре кукол, «Еще не Горький» в Серовском театре драмы. Мне кажется, там мне удалось сделать то, что раньше я не умел.
– Не конфликтуют друг с другом актер и композитор? Не может ли возникнуть проблема выбора?
Р. Ш.: Так вышло, что у меня сейчас много предложений таких и таких. Я люблю играть; без музыки не могу. Как раз недавно выпускал одновременно премьеру и работал над четырьмя совершенно разными музыкальными проектами. Спал по 4-5 часов. Интересно было. Выпустил, написал. «Корову» по Андрею Платонову скоро на «Коляда-плейс привезут в Екатеринбург.
Однако всех ролей не переиграешь. Всего не совершишь. «Не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием», – говорит Екклесиаст. Сейчас я уже стараюсь от чего-то отказываться, как-то все уравновешивать. Не всегда получается.
– Ну да, у вас ведь есть еще один способ творческого высказывания: рассказы о вашем детстве. У тех, что я прочла, главная черта – непосредственность и теплота. Дефицитные нынче вещи.
Р. Ш.: Мне говорили, что по ним можно спектакль сделать. Но я сам ни за что бы не взялся это играть. Этим летом планирую как раз пописать и сделать небольшую книжку. Мне Эмиль Борисович уже посоветовал омского авангардного художника Дамира Муратова.
– Ренат, я вижу, Вы полны творческих планов. Но сейчас некоторые утверждают, что наше время – не для театра, вообще не для искусства.
Р. Ш.: Таким надо приходить на детские спектакли. Дети радуются, когда смотрят на нас и общаются с нами в театре.
Искусство лечит и меня, и зрителей нередко. И когда играешь, бывает, что ощущаешь единение с людьми. Мы все похожи тем, что люди. У нас у всех какие-то похожие проблемы и боли, театр их ставит, задает вопросы. Поэтому людям понятно, что мы играем. А музыка – тем более.
К нам идут, чтоб отплакаться и облегчить душу, отсмеяться и обрести уверенность. Иногда люди это говорят, но я чувствую, что все это очень нужно.
Я благодарен жизни, что у меня все есть для творчества. И чудесным людям, которые меня окружают, с которыми я встречаюсь, работаю и дружу.
Р. Ш.: Мой педагог Ю. А Васильев говорил, что мое амплуа – фатумный артист. Мне, и правда, нравятся роли, где есть что-то скрытое, негативное, мистическое. Вот я бы Яго сыграл. Думаю, я бы оправдал этого человека, и людям стало бы его жалко. Он запутался, не смог совладать со своими чувствами. Завистник, но ему так не хватает счастья и любви.
Наверное, мне недостает в ролях выплеска отрицательной энергии.
– У каких режиссеров Вам хотелось бы сыграть? В театре, в кино…
Р. Ш.: Мне Крымов очень нравится… У Крымова. У Женовача…
А в кино я бы какую-нибудь любовную историю сыграл. У Альмадовара бы хотел сняться! Люблю такое – странные страсти, сумасшедшие истории.
Или что-то такое вроде Германа, Тодоровского.
Или комедию! Мне сильно не хватает комедии в жизни.
– Ренат, давайте про музыку поговорим. Параллельно с игрой в спектаклях Вы пишете много музыки для театра. Сколько, кстати, спектаклей с Вашей музыкой?
Р. Ш.: Уже более десяти спектаклей. Мне очень дорог «Цыпленок» – первая полностью мной музыкально оформленная постановка в «Карлсон-Хаусе». «Проснись, Пэтсон» в том же театре – песни оттуда стали хитами. И самые последние: «Корова» в Курганском театре кукол, «Еще не Горький» в Серовском театре драмы. Мне кажется, там мне удалось сделать то, что раньше я не умел.
– Не конфликтуют друг с другом актер и композитор? Не может ли возникнуть проблема выбора?
Р. Ш.: Так вышло, что у меня сейчас много предложений таких и таких. Я люблю играть; без музыки не могу. Как раз недавно выпускал одновременно премьеру и работал над четырьмя совершенно разными музыкальными проектами. Спал по 4-5 часов. Интересно было. Выпустил, написал. «Корову» по Андрею Платонову скоро на «Коляда-плейс привезут в Екатеринбург.
Однако всех ролей не переиграешь. Всего не совершишь. «Не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием», – говорит Екклесиаст. Сейчас я уже стараюсь от чего-то отказываться, как-то все уравновешивать. Не всегда получается.
– Ну да, у вас ведь есть еще один способ творческого высказывания: рассказы о вашем детстве. У тех, что я прочла, главная черта – непосредственность и теплота. Дефицитные нынче вещи.
Р. Ш.: Мне говорили, что по ним можно спектакль сделать. Но я сам ни за что бы не взялся это играть. Этим летом планирую как раз пописать и сделать небольшую книжку. Мне Эмиль Борисович уже посоветовал омского авангардного художника Дамира Муратова.
– Ренат, я вижу, Вы полны творческих планов. Но сейчас некоторые утверждают, что наше время – не для театра, вообще не для искусства.
Р. Ш.: Таким надо приходить на детские спектакли. Дети радуются, когда смотрят на нас и общаются с нами в театре.
Искусство лечит и меня, и зрителей нередко. И когда играешь, бывает, что ощущаешь единение с людьми. Мы все похожи тем, что люди. У нас у всех какие-то похожие проблемы и боли, театр их ставит, задает вопросы. Поэтому людям понятно, что мы играем. А музыка – тем более.
К нам идут, чтоб отплакаться и облегчить душу, отсмеяться и обрести уверенность. Иногда люди это говорят, но я чувствую, что все это очень нужно.
Я благодарен жизни, что у меня все есть для творчества. И чудесным людям, которые меня окружают, с которыми я встречаюсь, работаю и дружу.