Так вышло, что за минувший сезон я посмотрела больше ста музыкальных спектаклей для детей и подростков, поставленных относительно недавно: такую возможность дала работа в нескольких экспертных советах. Кроме того, я и сама работаю в театре одновременно и детском, и музыкальном, и имею отношение к ежегодному фестивалю музыкальных театров, на котором вот уже несколько лет есть программа детских спектаклей. Так что к настоящему моменту у меня накопилось приличное количество впечатлений, наблюдений и соображений относительно того, что сейчас происходит в области музыкального театра для детей, или, как еще часто говорят, «в этом бизнесе».
Оговорка эта тут не случайна, потому что именно как бизнес воспринимает подавляющее большинство театров музыкальные спектакли для детей. Это та реальность, которую просто невозможно не замечать, когда смотришь подряд много спектаклей. Примерно 90 процентов постановок — это чистый заработок и для их создателей, и для администрации. Описывать их скучно, но нужно, потому что врага надо знать в лицо. А эти 90 процентов «типа музыкальных» постановок («типа» — потому что они идут не под живой оркестр, а под фонограмму, но при этом называются музыкальными и подаются на фестивали именно как музыкальные) — это враг.
Именно они занимают места в репертуаре театров, не позволяя возникнуть новому.
Именно на них уходят огромные бюджеты.
Именно посмотрев их, ни в чем не повинные зрители делают вывод о том, что такое современный музыкальный театр для детей, и говорят потом, что ни они, ни их дети больше туда не пойдут. И они правы. На такое не только за свои деньги, но даже если приплатят, ходить вредно, опасно и мучительно стыдно.
Итак, что представляют из себя эти 90 процентов, заполонившие сцены почти всех российских театров?
Это с десяток названий, стопроцентно кассовых («Снежная королева», «Маугли», «Двенадцать месяцев» и прочие «безопасные» и гарантированно узнаваемые названия, на которые точно клюнут родители).
Это фонограмма запредельной громкости. Уважение к маленькому зрителю, физиологически не переносящему больших децибелов? Нет, не слышали.
Это «вырви глаз» костюмы, одновременно блескучие и застиранные. Возможно, из подбора. Но даже если нет, даже если они созданы и пошиты специально для данного спектакля — тем ужаснее, потому что они производят впечатление не театральных костюмов, а бэушных тряпок, взятых напрокат в доме терпимости.
Это использующие микрофоны артисты, которые когда поют — фальшивят, а когда говорят — наигрывают так, что стыдно на них смотреть. Грим, ужимки и прыжки — такие, что взрослым подвыпившим мужчинам показывать неловко, не то что детям. Вообще в эстетике детского музыкального театра такого типа и в эстетике панели пугающе много общего. Об этом стоило бы подумать отдельно.
Это убогие хореографические номера.
Это запредельно пошлые шутки, в большом количестве вставленные «для родителей».
Это режиссерские решения столетней давности и общее ощущение такой затхлости, бедности и беспомощности, что более точного определения, чем «пытка искусством», для этих постановок и не найдешь. Но — и это самое удивительное! — они в таком количестве существуют на сценах театров по всей стране, так похожи друг на друга и с такой скоростью клонируются, что диву даешься: значит, кому-то они нужны, раз театры штампуют их по цене «рупь ведро» (хотя в реальных деньгах это совершенно не так, но ощущение — что очень задешево) и не просто держат в репертуаре, но еще и на фестивали отправляют…
И вот на этом затхлом болотистом фоне и возникают, как редкие цветы, спектакли, создателям которых нужно что-то еще, кроме как быстро срубить бабла в новогоднюю кампанию. Они искренне любят музыкальный театр как вид искусства, а не просто осваивают огромные по сравнению с драмой и куклами бюджеты оперного или балетного спектакля. Они хотят развивать его, экспериментировать, работать не на сиюминутный интерес, а на будущее всей отрасли, поэтому устраивают лаборатории, дают площадки молодым композиторам, осваивают камерные пространства, рискуют, беря в репертуар неизвестные широкому зрителю названия, работают на стыке жанров, перенимают опыт у драматического и кукольного театров — словом, выходят, наконец, из пресловутой башни из слоновой кости, в которой заживо пытается похоронить себя традиционный музыкальный театр.
Спросите любую маму или папу, пойдет ли с ними по доброй воле их подросток в театр на «Евгения Онегина» Чайковского? Ответ, как правило, очевиден. К сожалению. И во многом он таков именно из-за тех 90 процентов жутчайших детских музыкальных постановок, о которых я писала в начале.
Вот и напрашивается сам собой очевидный и несложный вывод: если мы хотим, чтобы дети, став подростками, продолжали ходить в музыкальный театр, то не надо скармливать им на Новый год театральную бурду и называть это музыкальным спектаклем, а потом жаловаться, что подростки — это самая трудная аудитория и найти к ней подход невозможно. Нет. Возможно. Просто это сложнее, хлопотнее, рискованнее, чем штамповать одно и то же, но и — интереснее, ответственнее, честнее.
Елизавета Бессеменова
Оговорка эта тут не случайна, потому что именно как бизнес воспринимает подавляющее большинство театров музыкальные спектакли для детей. Это та реальность, которую просто невозможно не замечать, когда смотришь подряд много спектаклей. Примерно 90 процентов постановок — это чистый заработок и для их создателей, и для администрации. Описывать их скучно, но нужно, потому что врага надо знать в лицо. А эти 90 процентов «типа музыкальных» постановок («типа» — потому что они идут не под живой оркестр, а под фонограмму, но при этом называются музыкальными и подаются на фестивали именно как музыкальные) — это враг.
Именно они занимают места в репертуаре театров, не позволяя возникнуть новому.
Именно на них уходят огромные бюджеты.
Именно посмотрев их, ни в чем не повинные зрители делают вывод о том, что такое современный музыкальный театр для детей, и говорят потом, что ни они, ни их дети больше туда не пойдут. И они правы. На такое не только за свои деньги, но даже если приплатят, ходить вредно, опасно и мучительно стыдно.
Итак, что представляют из себя эти 90 процентов, заполонившие сцены почти всех российских театров?
Это с десяток названий, стопроцентно кассовых («Снежная королева», «Маугли», «Двенадцать месяцев» и прочие «безопасные» и гарантированно узнаваемые названия, на которые точно клюнут родители).
Это фонограмма запредельной громкости. Уважение к маленькому зрителю, физиологически не переносящему больших децибелов? Нет, не слышали.
Это «вырви глаз» костюмы, одновременно блескучие и застиранные. Возможно, из подбора. Но даже если нет, даже если они созданы и пошиты специально для данного спектакля — тем ужаснее, потому что они производят впечатление не театральных костюмов, а бэушных тряпок, взятых напрокат в доме терпимости.
Это использующие микрофоны артисты, которые когда поют — фальшивят, а когда говорят — наигрывают так, что стыдно на них смотреть. Грим, ужимки и прыжки — такие, что взрослым подвыпившим мужчинам показывать неловко, не то что детям. Вообще в эстетике детского музыкального театра такого типа и в эстетике панели пугающе много общего. Об этом стоило бы подумать отдельно.
Это убогие хореографические номера.
Это запредельно пошлые шутки, в большом количестве вставленные «для родителей».
Это режиссерские решения столетней давности и общее ощущение такой затхлости, бедности и беспомощности, что более точного определения, чем «пытка искусством», для этих постановок и не найдешь. Но — и это самое удивительное! — они в таком количестве существуют на сценах театров по всей стране, так похожи друг на друга и с такой скоростью клонируются, что диву даешься: значит, кому-то они нужны, раз театры штампуют их по цене «рупь ведро» (хотя в реальных деньгах это совершенно не так, но ощущение — что очень задешево) и не просто держат в репертуаре, но еще и на фестивали отправляют…
И вот на этом затхлом болотистом фоне и возникают, как редкие цветы, спектакли, создателям которых нужно что-то еще, кроме как быстро срубить бабла в новогоднюю кампанию. Они искренне любят музыкальный театр как вид искусства, а не просто осваивают огромные по сравнению с драмой и куклами бюджеты оперного или балетного спектакля. Они хотят развивать его, экспериментировать, работать не на сиюминутный интерес, а на будущее всей отрасли, поэтому устраивают лаборатории, дают площадки молодым композиторам, осваивают камерные пространства, рискуют, беря в репертуар неизвестные широкому зрителю названия, работают на стыке жанров, перенимают опыт у драматического и кукольного театров — словом, выходят, наконец, из пресловутой башни из слоновой кости, в которой заживо пытается похоронить себя традиционный музыкальный театр.
Спросите любую маму или папу, пойдет ли с ними по доброй воле их подросток в театр на «Евгения Онегина» Чайковского? Ответ, как правило, очевиден. К сожалению. И во многом он таков именно из-за тех 90 процентов жутчайших детских музыкальных постановок, о которых я писала в начале.
Вот и напрашивается сам собой очевидный и несложный вывод: если мы хотим, чтобы дети, став подростками, продолжали ходить в музыкальный театр, то не надо скармливать им на Новый год театральную бурду и называть это музыкальным спектаклем, а потом жаловаться, что подростки — это самая трудная аудитория и найти к ней подход невозможно. Нет. Возможно. Просто это сложнее, хлопотнее, рискованнее, чем штамповать одно и то же, но и — интереснее, ответственнее, честнее.
Елизавета Бессеменова