Большинство представлений так или иначе обыгрывали тему цирка, вертепа, педжента – того, что свойственно средневековой традиции бродячих комедиантов – гистрионов – с одной стороны, и городских религиозных действ – с другой. Типов сценической драматургии, при всем кажущемся разнообразии, на фестивале было представлено, по сути, всего три: эстрадно-цирковое представление с номерной структурой (где есть место трюкам или комически обыгранному их отсутствию), сюжетный спектакль и люди-персонажи. Последние – важнейший узор на ткани расписания: по дорожкам пролеска бродили гигантские планшетные куклы, между площадками перемещались на ходулях печальные Гадалка и Непредсказуемый предсказатель с набеленным лицом, а на набережной неизменно крутил ручку старинного инструмента меланхоличный Шарманщик Шама. Их неспешность, отрешенность, масочность связывают фестиваль с еще одним важным источником – карнавалом.
Всегда интересно размывание границ и новые формы, но и жанровая чистота может оказаться притягательной. Например, как в случае спектакля «Однажды в цЫрке» хозяина фестиваля – Альметьевского уличного театра «Легкие крылья» (между прочим, первого такого рода театра в Татарстане). Это спектакль второй – молодежной – труппы театра, и многое в контакте с публикой работает благодаря их азарту и любопытству неофитов. Циркачи выбирают из аудитории партнеров и партнерш для парных танцев, проявляя нежное и бережное взаимодействие. Одной из зрительниц приходится задержаться на импровизированном манеже: через нее – «смертельный номер!» – совершается перекидное жонглирование булавами. Но обаятельные жонглеры превращают потенциальную жертву в бенефициантку. Здесь есть традиционные цирковые элементы – жонглирование большими мячами и все теми же булавами, эквилибр с пирамидой из предметов и с приставной лестницей, фокусы – черная ленточка становится цветной, связанные веревочки распадаются – но исполняют их не герои (слава и боль российского цирка), а клоуны. Клоунам простительна неряшливость, но трюки сработаны не только беззаботно, но и чисто – сочетание, которое дорогого стоит. При этом – в отличие от артистов на гигантских цирковых аренах – юные клоуны все делают через контакт с публикой глаза-в-глаза, а еще умеют быть смешными: на помощь приходят выброшенное из кармана фонтаном конфетти, манипуляции табличкой «аплодисменты», обман зрительских ожиданий и медная ударная установка. Здесь есть свои «белые» и свой «рыжий»: клоуны меланхоличные и клоун-задира, а еще грациозные Коломбины, тоже не обделенные умением жонглировать и танцевать.
Более изощренный вариант этой структуры – клоуны показывают трюки – был явлен в знаменитом блокбастере «Авиаторы» московской компании «Микос». Группа чудаков «приземляется» на старинном самолете, и за каждым из них можно наблюдать бесконечно (а он и длится как будто бесконечно, но сама вязкость его основанного на повторах ритма – содержательна). Это доминирующий над всеми очень медленный, непрестанно что-то жующий, гипертрофированных размеров – потом из широченных бархатных штанов он извлечет мягких зайцев и значительно «похудеет» – лысый клоун (сам великий Микос). Это, напротив, субтильный младший пилот – затюканный, но трепетный – он ничего не умеет, но норовит затеять романтическую историю со зрительницей. Это весьма сердитая дама с всклокоченными волосами, что уморительно носится вокруг арены, делая энергичные махи чирлидерскими пипидастрами. Наконец, единственный, кто отвечает за трюки, но чья индивидуальность почти не окрашена – серьезный седовласый пилот в шинели, который то невероятным образом удерживает себя на стремянке, то виртуозно жонглирует. И все это с неизменным презрением, а то и активным сопротивлением со стороны крестного отца причудливого экипажа. Таким образом, у каждого персонажа есть заданная траектория, которая пересекается с другими и неизбежно порождает комическое соперничество.
Трюки хороши, но они лишь контрапункт к блистательным актерским репризам, ведь именно из них и составлен скелет этого гомерически смешного шоу. (В скобках замечу, что по-настоящему смешной спектакль сегодня вообще нельзя недооценивать. Антонен Арто недаром завещал нам «уничтожающий юмор», который «вызывая смех, помогает внять велениям разума». Другое дело, что подняться до этого уровня смеховой культуры мало кому удается). В одной из реприз младший пилот вместе со зрительницей нежно укачивает свой ботинок в то время, как к ним неслышно подкрадывается злобная дама. В другой, продолжающей эту, все та же страшного вида тетка бросается на вернувшуюся в лоно публики зрительницу, и оттащить ее успевают лишь в самый последний момент. В следующий раз не успевают (страшно!), но, вопреки ожиданиям, все завершается страстным объятием. Однако эта структура не закреплена намертво, в «Авиаторах» есть место и вариациям: на некоторых показах спектакля «чирлидерш» две, и соперницей всклокоченной дамы становится не только избранница юного пилота, но и красавица-акробатка. Иногда в финале публику заливает пена, а иногда – нет. Добавляются и исчезают репризы и трюки. Внутренняя структура «Авиаторов» допускает вообще-то любое количество лацци и любую их комбинацию – возможно, поэтому спектакль остается живым на протяжении многих лет, и смотреть его можно снова и снова.
Исключительно в эстетике «белой клоунады» (кто там у истоков клоуна-недотепы – Арлекин?) создан камерный спектакль «Pandemia Circus» молодой казанской компании «БалагурЛаб». Одетый в больничную пижаму бессловесный лирический клоун (Руслан Риманас) деликатно, но твердо отстраивает границу между театром и публикой при помощи брызгалки (дезинфекция!), надевает и снимает пресловутую гигиеническую маску не только на себя и зрителей-участников, но и на крошечного «ручного» атлета (на руку в перчатке надеваются кукольные ручки, ножки и усатая голова). Под легендарные – perché no? – мелодии Нино Рота большой клоун проваливает попытки жонглирования, а его маленький alter ego – любовное свидание. И то и другое вызывает щемящее чувство симпатии к милым, внутренне хрупким неудачникам. Лучший момент – сделанный из пальцев атлет как бы внутренне говорит себе: «Соберись!» (он пытается произвести впечатление на вызванную из зала зрительницу), а вместо этого разваливается на части – кукольные ручки и ножки вдруг начинают жить своей жизнью, комично меняясь местами. Именно сейчас растерянность и нежность кажутся важными нотами, сквозь концентрацию веселья проявляющими реальную хрупкость нашего сегодняшнего мира, который со времен начала пандемии, прямо скажем, не преуспел в пересборке.
В этом поле актуальных смыслов – кто сказал, что их не может быть в уличном театре? –особенно примечательным кажется спектакль «Могота» легендарного петербургского театра «Странствующие куклы господина Пэжо». Спектаклю много лет, он объездил не только города и веси, но и разные закоулки родного города, игрался в разное время суток. Днем у Аничкова дворца в 2013 и среди деревьев под темным татарским небом в июле 2022 – это, пожалуй, две разные «Моготы». Дело не только в модификациях сюжета и приращении новых персонажей, но, конечно, и в контексте. Нарочитым диссонансом на фоне гомогенной русской эстетики спектакля выглядит смуглая торговка, продающая бананы. Страшно и пронзительно звучит детский плач из люльки, прерывающий буйное веселье русских мужиков и баб, заходящихся в игрищах и удали: тут от веселья до драки даже не один шаг, а один радостный рев «ещё??!!» Старик и старуха в шершавых деревянных масках дают жизнь чурбанчику, а вскоре в него будет воткнут топор. Великолепны и пугающи появления артистов в образах деревенских кукол в льняных сарафанах и с распростертыми в стороны руками – как известно, их лица русские мастерицы оставляли пустыми. Есть еще и завораживающий променад таких же масштабных кукол, но одетых побогаче – в кокошниках и расшитых бисером и парчовыми вставками нарядах, их лица скрыты черной тканью, а в руках – пики со звездами и полумесяцами. Ярмарочно-святочное дурманящее веселье прошито молчаливым появлением инфернальных существ, и их подчеркнуто медленные выходы выворачивают радостное бесовство наизнанку – на манер тех зипунов, в которые одеты эти деревенские весельчаки.
Нельзя не вспомнить о том, как Питер Брук, репетируя в Бруклинской академии музыки «Беседу птиц», заметил, что сыгранные на закате, в полночь и на рассвете спектакли разительно отличались друг от друга, хотя мизансцены и текст оставались прежними. Привилегия уличного фестиваля – работать с этими режимами. Так, бесшабашное представление «Однажды в цЫрке» идеально работает днем, сотканный из воздуха пандемийный цирк Руслана Римаса играется в предвечерней дымке, в это же время особенно хороши проплывающие в воде «Лебеди», а зловещим «Обряду» и «Моготе» к лицу ночь.
Один из наиболее эффектных дневных спектаклей (кстати, интересно, как именно он смотрелся бы при свете луны и в лучах прожекторов) показал воронежский ВАУ-театр. «Как царь Петр чего-то там» – тоже в некотором роде образчик чистоты жанра. Это такой уличный лубок, где ходули-скоморохи-маски-картонные элементы ладно и звонко работают в связке с фургончиком-трансформером – притягательным уже в тот момент, когда артисты ждут своей очереди занять место на лесной площадке. Можно наслаждаться энергией и выучкой гистрионов или хлестким рифмованным текстом, можно в маниакальных попытках царя Петра достать луну увидеть аллюзии с «Калигулой» классика экзистенциализма Камю. Царь Петр явлен как выразительная фигура в маске и на ходулях, что увеличиваются с каждым новым поворотом сюжета. Белизна этого персонажа контрастирует с алыми нарядами разудалого окружения, а реформы (от обрезания бород до постройки кораблей) осмысляются в духе народной традиции как пограничные между смелостью и сумасшествием – в год юбилейных торжеств ироничная интонация кажется более чем уместной.
Держаться за проверенные стратегии – нормально для молодого фестиваля, особенно в столь неспокойное время. Стабильность, с которой второй год подряд фестиваль становится не только смотром российских уличных театральных коллективов, но и площадкой для дискуссий и мастер-классов, внушает надежду на внутренний рост. Есть что-то бесконечно обезоруживающее в кольце зрителей, обступающих артистов, в том, как явно заскорузлые в своей необщительности мужчины средних лет внезапно оказываются участниками трикстерских выходок, в том, как оживает, становится подвижным привычный городской ландшафт. Но хватит ли этого потенциала для более смелых – и необходимых – шагов в отношении жанровых категорий и работы с хронотопом (временем/пространством) в условиях вынужденной изоляции – немыслимой, невозможной ни для какого вида искусства, а для уличного театра особенно – покажет время.