Режиссер Дмитрий Лимбос выпускает в Прокопьевске историю о подростках «Рыба и шоколад». На сей раз он работает с современной пьесой, а прежде у него были постановки для молодого зрителя по текстам классиков и философов и спектакль, где финал выбирают зрители. О работе с таким материалом, важности делать спектакли именно для самих подростков и источнике сил в тяжелые времена мы и поговорили.
Недоросль: Дмитрий, насколько тебе интересны спектакли для подростков, что ты в них как режиссер находишь?
Лимбос: Понимаю, что сегодня в театрах есть запрос на подростковые спектакли, это можно считать трендом. Но очень часто они воспринимаются как постановки, «на которые можно прийти с классом», то есть их словно делают для учителей, родителей, а не для самих подростков. Когда же я сочиняю спектакли про подростков, то стараюсь, чтобы они были для них самих. Вспоминаю себя в их возрасте. Когда я-подросток ходил в театр, то ненавидел его! Это было что-то скучное, тягомотное, фальшивое. Сейчас я выпускаю в Прокопьевске спектакль «Рыба и шоколад» и стараюсь сделать его интересным и прикольным. Не факт, что он зайдет взрослым, не факт, что он получится для семейного просмотра. Хочу, чтобы он приковывал внимание. В том, что под подростковыми спектаклями театры часто подразумевают семейные, на мой взгляд, есть некая путаница.
Недоросль: Как ты делаешь их именно для подростков – ориентируешься на свои воспоминания или присматриваешься к сегодняшнему юному поколению? Или оно глобально не отличается от твоего?
Лимбос: Мне не очень нравится эта стигматизация поколений и раздача шаблонов, мол, это миллениалы, а это уже совсем другие дети… Про мое поколение тоже говорили, вот, они другие, потом те же слова сказали о следующих. В какой-то момент я сам стал так думать, пока не начал общаться с подростками, преподавать у них. И понял: нет принципиальной разницы между нами и сегодняшними ребятами. Да, у них больше гаджетов, в чем-то меньше, а в чем-то больше свободы. Где-то они правда умнее, не битые, лишены страха… Это даже лучше. Поэтому я не думаю, что они какие-то особенные, другие. Подростковый возраст всегда был сложным.
Недоросль: Скоро у тебя премьера в Прокопьевске – «Рыба и шоколад» по пьесе Полины Бородиной, которая сначала была представлена на лаборатории как эскиз. Пьеса сильно изменится? Помню, ты хотел сократить текст.
Лимбос: У меня непростые отношения с самим материалом. Мне очень понравилась тема, мир, который задает драматург, а какие-то вещи и структурные ходы хотелось поменять. Я долго с ними боролся, думал, какую-то сцену изменю, где-то текст уберу… Но понял, что это не работает. В какой-то момент на репетиции решил довериться автору. И, как ни странно, моменты, которые я считал глупыми, нелепыми и пошлыми, такими не оказались. Вопрос, как их решить. Я стал доверять автору. Еще по сравнению с эскизом стало больше телесных сцен. Это была моя задумка, которую я не смог реализовать за неделю лаборатории. Сейчас мы с хореографом Наташей Шургановой выстраиваем телесный мир существования ребят. И он работает, от этого внезапно рождается поэтика, объем. Пьеса изначально кажется бытовой, приземленной. Особенно такое впечатление от первой сцены, где герои чуть ли не обесценивают шекспировскую любовь, говоря на приземленном языке во время спектакля по его пьесе. Но я ошибался, когда думал, что в «Рыбе» и шоколаде» не будет объема и воздуха. Он появляется, когда добавляется физический язык. И важна работа художника Валиды Кажлаевой. Она предложила восточно-европейскую эстетику, довольно холодную, но очень контрастную, создала клетку, внутри которой бьется жизнь и развивается поэтика существования молодых людей.
Недоросль: Как ты обычно ищешь материал? Ты берешь пьесы, прозу?
Лимбос: По-разному, у меня нет шаблона работы. Пьеса «Рыба и шоколад» – случайное попадание, ее мне посоветовал почитать режиссер Никита Бетехтин, когда я спросил его, не подскажет ли он хорошую пьесу про подростков. Я с первых страниц понял – над этим можно работать. В Канске мне удалось поставить киносценарий фильма «Выпускник» по роману Чарльза Уэбба, историю 60-х годов. Там проблема давления на молодых людей, из них выжимают все соки. Там тоже что-то получилось, хотя, вроде бы, история американская, из прошлого. Хорошего материала не так уж и много. Сейчас в России полно драматургии, посвященной подросткам, но мне из нее мало что интересно. Хотя, к примеру, очень нравятся тексты Маши Конторович, мечтаю что-то из них поставить.
Недоросль: Ты ставил Сартра. Это, на твой взгляд, автор для юного, взрослеющего человека?
Лимбос: Да, Сартр – это юность! Я им увлекся, когда мне было 22 года. Понятно, молодые люди интересуются философией и первое, во что обычно влюбляются – это Сартр, уже потом идут французские философы второй половины ХХ века и так далее. Я какое-то время учился в аспирантуре на онтологии и теории познания, там изучал философию и в меня тогда Сартр попал.
Недоросль: Ты работал с театром абсурда – ставил тексты Ионеско, Беккета. Как, по-твоему, насколько он может быть интересен подростам?
Лимбос: Мне кажется, сегодня он очень актуален. Мы сейчас живем в эпоху абсурда! Россия – страна абсурда. Происходит такой абсурд, что люди не понимают смысл, все меняется, информация меняется. Мой мастер Олег Львович Кудряшов говорит, если абсурд, довольно заевшее слово, поменять на идиотизм, многое станет более понятно. Я с этим согласен. И проблема русского идиотизма – это самое острое, что может быть сейчас.
Проблемы, которые 200-300 лет назад были в России, понятны и сейчас
Недоросль: В Омске ты поставил «Процесс», историю, где зрители выбирают, казнить ли героя или оправдать. От этого зависит финал спектакля. Какое решение они обычно принимают?
Лимбос: У нас был долгий диалог с руководством «Пятого театра». Мне сказали, вот вы у нас сделали комедию, давайте теперь что-нибудь серьезное… Я предлагал разный материал – Оруэлла, Кафку, Сальникова. В итоге выбрали пьесу Фердинанда фон Шираха «Террор», вероятно, самую мягкую для театра из этого списка. И то они попросили поменять название на «Процесс». Я пошел на диалог, мы переименовали спектакль в «Процесс». Насколько я знаю, он пользуется в Омске популярностью, люди ходят и голосуют. Недавно актриса написала мне, что у них на последнем спектакле случился казус – впервые зрители проголосовали поровну. Она не знала, что делать, поскольку текст прописан на один из двух вариантов. В итоге взяла на себя ответственность добавить свой голос к тому, что герой невиновен, оправдала его. Вообще зрители чаще выносят оправдательный приговор, чем обвинительный.
Недоросль: Как ты относишься к классике, там есть истории, интересные для молодых зрителей?
Лимбос: В целом я к классике хорошо отношусь. Если современная проза и драматургия дает очень острые для нашего времени моменты – они про здесь и сейчас, они не про вечность, то в классике можно находить больше объема для изучения вечных тем. Ее до сих пор читать иногда интересно, и это не просто так. Видимо, проблемы, которые 200-300 лет назад были в России, они и сейчас понятны. У меня какое-то время назад были мысли – может, обратиться к античной драматургии, посмотреть на нее под другим углом. Или вообще взять Гомера, его «Илиаду» или «Одиссею», Овидия рассмотреть в современном ключе, не нафталиновом. Классика может быть интересна, но есть названия, которые мне уже набили оскомину. Когда я в очередной раз попадаю на постановку Шекспира или Островского, то, даже если режиссер находит необычное решение, если сильные актерские работы, то их истории я уже раз 100 видел и читал. Всегда с опаской отношусь к таким постановкам. Правда, у меня был спектакль «Гедда Габлер» – потому что я был влюблен в персонажей, хотел поработать над непростой ибсеновской драматургией.
Недоросль: В театре Ермоловой ты поставил «Русского психопата», спектакль по «Запискам сумасшедшего» Гоголя. С этим текстом тебе тоже хотелось поработать?
Лимбос: У меня есть «внутренний списочек» произведений, которые я хочу поставить, там были «Записки сумасшедшего». Когда Олег Меньшиков, художественный руководитель театра Ермоловой, увидел репетицию в середине процесса, он сказал, ты много хорошего придумал, давай поменяем название, это уже не «Записки сумасшедшего». Я предложил несколько вариантов, он сказал, «О, «Русский психопат», хорошо!»
Недоросль: Как ты относишься к спектаклям для подростков, поставленным на большой сцене, а не в камерных пространствах?
Лимбос: Я люблю спектакли большой формы, просто, возможно, мне самому интереснее работать с какими-то подробностями. Последний спектакль на большой сцене, который произвел на меня огромное впечатление, это «Сказка про последнего ангела» Андрея Могучего в Театре Наций. Это, вероятно, лучший спектакль большой формы в России из того, что я видел. Когда я смотрю такие спектакли, то думаю, наверное, к театру на большой сцене нужно подходить именно так, а не как обычно это люди делают. Сейчас многие исходят из того, что большую коробку надо обслуживать – и режиссерам, и художникам, и актерам, и всем – просто потому, что есть такая сцена. И это вынужденная мера ставить на ней спектакли, наполнять гигантский зрительный зал, делать кассу не всегда, скажем так, приводит к каким-то хорошим результатам. Но есть режиссеры, такие, как Могучий, как Крымов, которые именно на большой сцене могут делать шедевры.
Недоросль: Поясни, в чем, на твой взгляд, сила этого спектакля?
Лимбос: Это редкий спектакль большой формы, который меня удивлял чуть ли не ежеминутно. Там такой монтаж был интересный, такие режиссерские ходы! Могучий нашел очень интересный язык. Есть тренды современного театра большой формы – набеленные лица, монохром. А он берет и делает какую-то бомжеватую эстетику 90-х, небытовую, ненатуралистичную, и это дорогого стоит. Не все со мной согласны, некоторым не нравится этот спектакль. Мне же кажется, это настоящий шедевр!
Недоросль: Где ты сегодня черпаешь силы для работы?
Лимбос: После 24-го февраля мне было очень тяжело заниматься театром. Каждый раз, когда я приходил на репетицию, думал, в чем смысл? Просто заставлял себя работать. Но мне попадались очень хорошие актеры, люди. Я начал находить смысл в том, что я делаю, именно в людях. И каждый раз, когда я дохожу с ними до какого-то результата, получаю удовольствие – я людям что-то даю, они мне что-то дают – убеждаюсь, что смысл в людях. И в Прокопьевске во время репетиций в очередной раз в этом убедился. Когда не понимаешь, в чем смысл жизни, думаешь, что все бесполезно, то живой диалог среди абсурда начинает спасать.