В сентябре, в Театре.doc, состоялся фестиваль Любимовка – фестиваль молодой драматургии, существующий вот уже почти тридцать лет. Афиша этого года позволяет отследить некоторые тенденции – например, большое количество текстов, написанных под влиянием интернета. Тенденция не нова, и в прошлые годы встречались тексты, заимствовавшие фрагменты переписок в различных менеджерах или чаты на сайтах знакомств. И все же, именно в этом году стало очевидно: интернет-общение существенно доминирует над коммуникацией офф-лайн – зачастую, все действие пьесы происходит в социальных сетях, в блогах, во влогах. Интернет становится не только содержанием пьесы, но и его формой – деформирует язык и структуру. Например, в пьесе «Гриша» Инги Воск есть целый монолог пятилетнего ребенка, написанного исключительно с помощью эмодзи, наклеек в фб-мессенджере.
Конечно, особенно заметно присутствие интернета в пьесах про молодых, в том числе, и про подростков, строящих отношения, решающих важные вопросы, как правило, в сети «В контакте». Вообще, пьеса Любимовки заметно помолодела – и в отношении возраста авторов, и в плане персонажей: как минимум, в нескольких текстах фестиваля действуют люди 16-17 лет. Тексты о подростках, преимущественно, трагичны – даже в том случае, когда этот трагизм внезапен, завуалирован под бессобытийное, неотрефлексированное существование. «Когда тебе шестнадцать, ты живешь ну как бы на грани. Ты как бы постоянно то как Кобейн, то как Северус Снегг. Ну… Легкость такая. Стоишь такой будто на ветру», пишет драматург из Екатеринбурга Маша Конторович в пьесе «Мама, мне оторвало руку», и эта притягательная и рискованная легкость – частая интонация в пьесах о молодых. Но в некоторых текстах надрыв жизни подростка, чье обостренное восприятие впитывает сложный мир жадно, неразборчиво, без каких либо социальных, образовательных фильтров, дан во всей своей мрачной силе.
Так, например, происходит в пьесе опытного автора из Уфы Игоря Яковлева «На луне». Все действие пьесы происходит в интернете (прямые трансляции в ютубе, переписка во «В контатке»), в лучшем случае – телефонный разговор, и тот – редкость. Мы не знаем, что происходит в школе, на уроках, на переменках, во дворах. О всех событиях – например, о драке двух мальчиков за девочку – только переписываются. Здесь – и про сложность прямой коммуникации, про отсутствие навыка говорения, и про жизнь напоказ. Первая сцена – эфир главного героя, подростка Макса, решившего публично порезать вены назло красавице Арине. Позже эта сцена будет повторяться в разных вариациях – каждая новая неудача и разочарование будет заставлять Макса возвращаться к знакомому, шаблонному сценарию. Пожалуй, это одна из главных тем пьесы – банальность навязанного сценария, обреченность молодого человека на повторение каких-то киношных инфантильных штампов. Текст Яковлева довольно нелицеприятен – здесь подробно описано, как Макс, в бессильной ненависти к своему лицу, выдавливает прыщи перед заветным свиданием. Мастурбирует на фото своей возлюбленной, повторяя какие-то глупые фразы из плохого кино, вроде, - «тебе понравится, детка». В этой пьесе нет взрослых, но мир подростков здесь – натужная калька с мира взрослых с его цинизмом и насилием. Впрочем, финал пьесы «На луне» метафоричен – Макс, встретившись с настоящим насилием, а не его имитацией, сдирает кожу с лица, как будто готов к жертвенному обновлению, к отказу от шаблонной жизни.
Тема подросткового суицида затронута и в пьесе Марии Дудко «На сцене» - правда, здесь финал открыт: камера телефона девочки лишь скользит по пейзажу, открывающемуся с подоконника квартиры в девятиэтажке. В этом тексте, выстроенном на монтажной склейке коротких сцен, часть из которых дана в ремарках, - нет надрыва, нет очевидной трагичности. Героини пьесы – девочки-старшеклассницы снимают свою жизнь на телефон – вписки, посиделки во дворе, школу, подработку, мальчиков. Одна из них, Тома, в каждой сцене – с новым имиджем: то она – мальчик с короткой стрижкой в мужской одежде, то розовые волосы, то шляпы и каблуки. Это мелькание, эта текучесть образа точно фиксирует лихорадочный поиск себя, истеричное желание утвердиться в пестром мире, закрепить свою индивидуальность и доказать свое существование, в целом. Контрапунктом к подростковой истории дан гендерный сюжет с Аллой транс, в котором гендерная драма, тоже демонстрируемая в интернете на весь мир, превращенная в пошлое ток-шоу, тонет в бытовой возне.
Тема угнетающей необходимости быть оригинальной поддержана в пьесе Маши Конторович «Мама, мне оторвало руку»: здесь героиня Машка всеми доступными ей способами доказывает циничному миру, что она – особенная, что она - не пустое место. Этот текст лишен трагической интонации, здесь автор сосредоточился именно на сложном ощущении молодости, в котором и какая-то плохо объяснимая тоска, и вырывающийся наружу толчками восторг. Машка перебирает все известные ей модели полувзрослого оригинальничания – огорошивает ухаживающих парней романтическими россказнями о зеленой двери, о принципиальном одиночестве в будущем; рассказывает подругам о монархической партии и богатых солидных поклонниках, учит подругу пить водку и курить сигареты. Ее мотивация – взрослеть не так, как другие, ее – желание обмануть время. Она смотрит на взрослых родственников с испугом и легким отвращением, и единственный собеседник, с которым она откровенна – воображаемый друг, Стармэн из ее снов. Финальная сцена вызывающе контрастирует с общим, почти беззаботным, тоном пьесы – Машка ложится на рельсы, чтобы, наконец, стать оригинальной, чтобы улучшить свои стартовые условия – ведь с инвалидом, как ей кажется, все будут носиться, все будут жалеть и восхищаться ее силой воли… В общем-то, текст Конторович – своеобразный перевертыш – о том, как стремление к оригинальности, навязанное миром, ведет к банальности и унынию.
Так совпало, но в двух текстах Любимовки герои-подростки, отчаянно побарахтавшись в коммуникативном болоте, отказываются от коммуникации вовсе – Мот в пьесе Анастасии Букреевой «Ганди молчал по субботам» и Ася в «Юре» Тони Яблочкиной используют молчание не столько как протест, сколько как отдых, как способ выживания, как режим энергосбережения.
Пьеса Анастасии Букреевой написана от первого лица и выстроена по принципу смыкающейся окружности: финальная сцена повторяет первую, только теперь, под конец, мы наблюдаем деконструкцию: разломанная жизнь неумолимо вползает в сочиненную идиллию. Шестнадцатилетний Мот (впрочем, и по языковым характеристикам, и по способу восприятия герой Букреевой кажется моложе указанных лет) рассказывает о семье – мама любит папу, папа любит маму, оба они любят своих детей – Мота (Сашу) и его старшую сестренку. Как и полагается в образцовой семье – совместный обед, ухоженная такса в ногах, неторопливый разговор о делах и успехах. Точкой отсчета для катастрофы, которую потом уже будет не остановить, становится развод – папа находит женщину помоложе и уходит из семьи. Дальше, Мот открывает для себя все новую и новую ложь, на которой строилась идиллия. Действие пьесы, семейная драма перемежаются отвлеченными размышлениями Мота о мире – о том, почему грецкие орехи по форме похожи на мозги или о том, как космонавты в космосе ходят в туалет. Мысли о глобальном как защитная реакция на локальную катастрофу. В реалистическую ткань текста вкраплено одно абсурдное событие – Мот, остро переживающий развал семьи, приводит в дом бомжиху Лизоньку. Молчаливую женщину, в репертуаре которой одна фраза – «Ганди молчал по субботам». Такой несформулированный протест, странная месть, но вполне логичный выбор – друг, который молчит, это друг который не врет; к тому же Лизоньке ничего от Мота не нужно. Герой учится молчанию и, в конце концов, уходит из дома как будто покидает место, зараженное радиацией. В пьесу Букреевой есть и еще одна важная мысль – отказ от критического мышления, от попыток понять логику и закономерности, выбор в пользу созерцания и нейтрального проживания жизни.
Молчит в финальной сцене и Ася, героиня пьесы Тони Яблочкиной «Юра». Это история о маленьком городке, в котором все знают друг друга и в котором, в общем-то, нечего делать. Ася – жертва каждодневного насилия, не очевидного, не физического. При равнодушии матери, ее терроризирует отчим – допросами, удушливыми уверениями в том, что заботится о ней, требованиями благодарности и покорности. Надо сказать, что в последние годы все больше текстов, вскрывающих неочевидные на первый взгляд драмы в благополучных, по общей усредненной оценке, семьях. Сама Ася, тихая подруга бойкой оторвы из класса, - как перекати-поле, которое судорожно ищет, куда приткнуться. Ее бунт не сформулирован, она просто ищет, где лучше. Модель семьи не работает, она пробует другую – модель любви, отношений с мальчиком. Ася отчасти напоминает героя страшной пьесы Василия Сигарева «Пластилин» - она, как и Максим, - лишь податливый материал, из которого равнодушный мир лепит даже не то, что хочет, а то, что получится случайно. Ее забирают, приглашают, приводят, увозят и так далее – все, почти все, в пассивном залоге. Единственный акт воли – это молчание, которое Асы выбирает, отказываясь от любой коммуникации, которая грозит новым насилием.
Подростковая пьеса, которой, судя по шорт-листам драматургических фестивалей, все больше просится на сцену – она говорит именно о сегодняшнем подростке, в котором вечные проблемы непростого взросления смешаны с текущей коммуникативной и социальной ситуацией.