Жизнь показывает, что театральная режиссура – женская профессия. Чуткость к окружающему миру, эмоциональная проницательность, способность соткать паутину осмысленного взаимодействия непохожих людей, гибкость, умение приспособиться к обстоятельствам… Важнейшие качества для человека, творящего спектакль, – скорее женские… И лидерами от природы они бывают часто.
Елена Лебедева поговорила с режиссером Яной Туминой, создавшей свой неповторимый театральный язык и каждый раз придумывающей его заново.
Я. Т.: Я в детстве была заворожена дирижером Вероникой Дударовой. Перед ней столько музыкантов, инструментов, звучаний; и вот женщина с волшебной палочкой, всем этим управляет! Хотелось подражать. Я брала папину кисточку (Яна – дочь петербургского художника Марка Ефимовича Тумина – Е. Л.) и неистово дирижировала под пластинки, которые у нас были: от Перголези до оркестра Поля Мариа.
Недоросль: Яна, ваш театр часто определяют как «предметный». Или визуальный. Или – театр художника, если использовать определение Виктора Берёзкина.
Я.Т.: Да, мне это близко. Когда на сцене что-то происходит с предметом и пространством, я могу следить за этим с таким же интересом, как и за актером. Наверное, это органично определилось тем, в какой семье я выросла и как воспитывалась – много общалась с художниками и впоследствии долго была соавтором группы художников в театре АХЕ). Во многом из этого опыта пришла к себе, к режиссуре.
А еще я была фанатом балета. Не только классического, но, например, в Ленинграде середины 80-х, смотрела все постановки Бориса Эйфмана. Во мне особенно откликалось то, что «произносится» телом, музыкой, светом, цветом… Все то, что можно назвать не вербальной, а визуальной стороной сценического искусства, находило во мне глубокий отклик.
Недоросль: А куклы тоже пришли из визуальных образов?
Я. Т.: По телевизору часто показывали «Необыкновенный концерт» и «Божественную комедию» театра кукол Сергея Образцова. Почему-то всегда поздно показывали, но мне разрешали смотреть. Может, поэтому мой интерес усиливался. Все спят, а я смотрю кукольный спектакль по телевизору. И я верила куклам! Мне казалось, они убедительнее в своих острых реакциях, яснее, чем люди.
Потом были гастроли Филиппа Жанти, который перевернул мои представления о возможностях кукольного театра. И конечно, когда в 17 лет я познакомилась с Борисом Юрьевичем Понизовским, его мир, мышление, образы, которые он создавал, – все стало потрясением, открытием космического масштаба.
Недоросль: Яна, повспоминайте, пожалуйста, еще о важных художественных впечатлениях детства.
Я. Т.: Я была гиперчувствительным ребенком: могла во время концерта в Филармонии рыдать, слушая музыку. Возможно, меня накрывали состояния не вполне обычные – не транс конечно, но восторг, эмпатия, все это могло быть вызвано живописным сюжетом, музыкой или поэтическим текстом.
Однажды в Рижском соборе я услышала, как Ольга Басистюк исполняет «Бахиану» Вила-Лобоса. Сложно поверить, но помню, как слушала, смотрела под своды собора и становилась другой. Опыт не собственной жизни, но чего-то большего, что я сохраняю до сих пор. Мне было 11 лет.
В театре такая история случалась на спектакле Някрошюса. Это был «Пиросмани» в Балтийском доме. Там совпало все, что было мне дорого и интересно.
Потом, уже лет в 25, я увидела «Гамлета», и все собралось в голове; пазл сложился. Я вышла из театра и сказала: «Спасибо, учитель».
Недоросль: А вы с ним были знакомы?
Я. Т.: Нет. Я только смотрела спектакли, интервью. Да я тогда и не решилась бы подойти. Только недавно пришла свобода в общении с «небожителями», сейчас бы подошла конечно, но уже поздно.
Недоросль: Яна, наверное, есть еще какие-то художники в широком смысле, важные для вас? Помимо тех, которые очевидны и о ком вы сказали. Поделитесь?
Я. Т.: У меня были прекрасные личные встречи в жизни и великие люди, которые оказали на меня сильное влияние.
Было счастье дружить и немного успеть поработать с Еленой Владимировной Юнгер. Счастье общаться и работать с любимым Ефимом Александровичем Каменецким – он играл архитектора Льва Ильина в спектакле «Гекатомба. Блокадный дневник». Короткая, но важная встреча с Тонино Гуэрра и Лорой Гуэрра в их доме, в Италии. Недавнее знакомство с художником Мариной Азизян.
Время, проведенное в общении с этими людьми – подарок для осмысления и благодарности.
И еще люди, важные для меня сейчас.
Дмитрий Крымов, с которым я лично не знакома, – совершенно особенный для меня художник. С того самого момента, как увидела его «Донкий Хота». Причем сейчас, благодаря интернету, можно же посмотреть не только спектакли, но и интервью. Вот для меня Крымов – драгоценный человек. «Костика» и «Сережу» смотрела относительно недавно – потрясение.
Очень ценны поддержка, влияние Андрея Могучего, опыт его театра. Последний спектакль Могучего – «Материнское сердце» – спас меня, помог при внутреннем кризисе.
Сейчас я счастлива, что у меня есть профессиональное и человеческое общение с Львом Абрамовичем Додиным. Подарок судьбы. Уж и не знаю, за что мне такое.
Недоросль: Ваш с Л. А. Додиным театр – очень разный. Тем не менее, он вас позвал ставить спектакль. Узнал, посмотрел и позвал…
Я. Т.: До сих пор удивляюсь. Я, когда пришла на первую встречу, спросила: – Вы не ошиблись, точно? обо мне речь?
Я на самом деле не думаю, что полностью вписываюсь в драматический театр, но, как ни парадоксально, МДТ третий раз предлагает мне сотрудничество. Уважение к автору и возможность реализовывать задуманное – все это я чувствую и получаю в театре Льва Додина, не говоря уже о бесценной возможности общаться, делиться идеями, учиться у него.
В этом сезоне я начинаю работу по мотивам булгаковского «Бега». Как и в «Где нет зимы» и в «Будь здоров, школяр» – в основном с молодой частью труппы МДТ. Мы летом обсуждали разный материал и хотя «Бег» сейчас очень много ставят, Лев Абрамович согласился и поддержал мое предчувствие материала.
Очевидно важные для меня люди – художник Эмиль Капелюш и актриса Марина Солопченко, и я не могу не сказать о них. Их творческая семья для меня вдохновение, дружба… И уже целый список совместных работ. Учусь у них.
Недоросль: А я из какого-то вашего интервью недавно узнала – вообще не думала, что так бывает – что спектакль «Польвероне» создавался на деньги Эмиля Капелюша…
Я. Т.: Да, так начался этот спектакль – из частной инициативы, как сейчас принято говорить. Но в БТК на определенном этапе подхватили, поверили в нашу затею, безвозмездно предоставили площадку для репетиций, а потом помогли и с финансовой частью.
Это сюжет про то, как подчас реализуется замысел. Два года мы подавали от БТК заявки в Комитет по культуре, чтобы получить деньги на постановку, имея на руках письмо от Тонино Гуэрра, где он писал, что был бы рад такому спектаклю с актерами театра кукол. Но, видимо, даже с голосом Тонино мы не звучали убедительно.
Тонино Гуэрра умер, так и не дождавшись начала работы. А когда его не стало, мы все поняли, что нужно начать работать вопреки и несмотря. Эмиль сделал шаг. Театр поддержал. Спектакль случился.
Спектакль «Польвероне» (Солнечная пыль), нежная поэтическая фантазия по притчам Тонино Гуэрра поставлен в 2012 г.; он идет на сцене БТК и любим зрителями.
Недоросль:Яна, ваш театр метафоричен, многообразен, обращается к классическим и к авангардным формам, бывает очевиден и неожидан. Не так-то просто определить и объяснить зрителю, как он устроен. Мы говорили об истоках, но у вас самой есть сегодня какая-то формула, волшебное слово, помогающее приоткрыть дверь, облегчить восприятие этой поэтики?
Я. Т.: По-моему, с этим могут помочь театроведы… Как называть все вместе, я не знаю. И мне это не так важно.
По соотношению выразительных средств «Джинжик», конечно, – кукольный театр. «Деревня канатоходцев» – театр с куклами. «Гекатомба» – драматический театр с куклами. «Живой» – концертная форма, где объектом изучения наравне с историей и актерами, становится пространство.
Как в свое время «Я Басё» («Золотая маска» в номинации «Эксперимент», 2018) – что это было? Цирк? Визуальный театр? Театр художника?..
Возникает такое специфическое поле, в которое приглашается, втягивается зритель. Иногда он принимает безоговорочно, иногда недоумевает.
Однажды на «Трюке» (театр «У Черной речки»; лауреат премии «Золотой софит 2016/2017) случилась история. В этом спектакле по книге Эрика-Эмманюэля Шмитта «Оскар и розовая дама» Марина Солопченко и Ренат Шавалиев играют драматические роли и работают с куклами Киры Камалидиновой за всех персонажей.
Так вот пришла пара предпенсионного возраста, муж с женой. Зима была. Мужчина, наверное, «согрелся» немного перед спектаклем… И вот он сидит в последнем ряду малюсенького зала театра «За Черной речкой», и на весь зал:
– А я чего-то не понял, а бабушка Роза-то будет? А жена ему: – Валя, Валя, тише!
Проходит еще минут десять.
– А где бабушка Роза? – Никак не мог осознать человек, что бабушка Роза – может быть в том числе и куклой.
Сначала я скрежетала зубами от негодования, потом еле сдерживала смех. А в финале, дядя «Валя» умывался слезами и кричал осипшим голосом «браво», перегнувшись через ряд.
Так что не для всех случается бабушка Роза. Или не сразу.
А вот другой случай, тоже его никогда не забуду: на предпремьерном показе «Деревни канатоходцев» в музее Достоевского. Во время финальной сцены семилетняя девочка встала, сжав руки перед собой и, никого не видя вокруг, вся во внутреннем луче, направленном на сцену, громко шептала кукольным героям: «Я прошу тебя не бойся! Только не бойся! Все будет хорошо!»
Недоросль: Яна, вот мы и подошли к важной особенности ваших спектаклей. Очень часто они основываются на сказках, на сюжетах, традиционно считающихся детскими. «Деревня канатоходцев» – сказка»; «О рыбаке и рыбке» – сказка; «Трюк» – по книге для детей. Но не скажешь, что эти и другие спектакли – детские. Они – и взрослые тоже. Иногда даже в первую очередь. И с точки зрения визуальной поэтики, и артистически, и по смыслу. За детским сюжетом встает что-то самое главное. Легендарная «Комната Герды» тоже отталкивается от сказки, от «Снежной королевы»…
Я. Т.: Андерсен, говорят, обижался, когда его называли детским писателем. У него сказки реально страшноватые. И конечно же при всех чудесах, «Снежная королева» серьезная, трогательная, страшная история. Жанр спектакля «Комната Герды» – лирический хоррор; сразу дается понять, что это не для маленьких зрителей. Но приходят иногда люди 6 и 8 лет и сидят, открыв рот от начала до конца.
Недоросль: Ваш театр – детский, но и для взрослых, взрослый, но и для детей…
Я. Т.: Да, Лена, может потому что мне нравится работать с притчами, рассказывать о чудесах. Нравится идти от знакомого сказочного сюжета к самому сокровенному, через ребенка идти ко взрослому, и в каждом взрослом пробуждать память детства.
А, может быть, ответ еще проще. Может, я просто не умею делать взрослые спектакли, потому что сама все время одной ногой в волшебном мире, не лишенном чудес? Есть художники-примитивисты, наивное искусство. Оно может быть совсем не на детские темы, но детьми хорошо воспринимается.
Недоросль: А когда вы делаете спектакль, вы видите какую-то конкретную категорию зрителей? Для кого вы его делаете?
Я. Т.: Для меня идеальный зритель – это семья или смешанная аудитория, люди разного возраста в зале.
Когда мы сочиняли «Колино сочинение» (спектакль по мотивам книги Сергея Голышева «Мой сын – даун»; играется на правах аренды на малой сцене Новой Александринки) думала, что его зритель – педагоги, дефектологи, родители особых детей, но я недооценивала его посыл. Его смотрят как разные взрослые, так и дети. Бывает, что почти весь зал – взрослая публика. А недавно привели несколько классов: от второго до четвертого. И они так хорошо смотрели! А после показа была встреча с ними. Такие вопросы потрясающие от детей! Обнимались потом.
В 2019 году мы с Эмилем Капелюшем и моими постоянными соавторами – композитором, художниками по куклам, костюмам, свету делали в Москве на Таганке спектакль «Эффект Гофмана». Я тоже думала, что он будет «взрослый». А на него пошли дети… Потому что он вышел сказочным и шел чуть больше часа.
Недоросль: Но бывает, что маленькие дети оказываются на спектакле, который не способны воспринять: по темпу, по смыслу… Они скучают и мешают другим смотреть.
Я. Т.: А я хитрая и стараюсь завышать возраст на афише, чтобы обезопасить спектакль и актеров от слишком маленьких для него зрителей. Я понимаю, что если напишу +12, придут шестилетние. У спектакля «Где нет зимы» в МДТ, например, маркировка: +12, рекомендуется с 14 лет.
Конечно, не надо тащить ребенка в театр, просто посмотрев на название. Важна же встреча! Мы идем в театр ради встречи, ради опыта, правда? Опережать может быть даже небезопасно.
Вот на «Джинжика», например, несмотря на милый сюжет, не надо вести маленьких. Он сделан в мрачной эстетике, немного напоминающей Стеллинга. Там показана деструкция мира, и это проявлено во всем: и в голографической голове, и в цветовом решении, и в темпо-ритме. Может стать страшно.
И тут важна, конечно, осознанность того, кто ведет ребенка в театр. Если мы ответственные взрослые, мы позаботимся о подготовленности нашего юного зрителя к впечатлению. Вот и все.
Недоросль: То есть вы хотите сказать, что прежде чем показывать спектакль ребенку, взрослому надо посмотреть его самому? Но в реальной жизни это же очень трудно…
Я. Т.: В идеале – да. Посмотреть самому. Но если нет, то хотя бы почитать. Посмотреть интервью с режиссером. Изучить материал вокруг спектакля.
Конечно же, есть возрастные ограничения. Вот Васю моего десятилетнего я в этом сезоне опять на «Джинжика» поведу. А на «Гекатомбу» – пока нет. И на «Трюк» ему еще рановато.
На «Гекатомбу. Блокадный дневник» (Театр на Литейном) к нам приходят старшеклассники, они уже в теме или хотя бы готовы к ней.
А «Трюк» моя дочка Соня посмотрела в 11 лет. А в этом году, в 15, посмотрела снова. Перед этим прочла книжку. И она сказала: «Мама, у меня такое ощущение, точно я посмотрела два разных спектакля. Тогда были перед глазами какие-то картины, я над чем-то смеялась… А сейчас меня это потрясло»…
И вот теперь, в этом сезоне, Соня пойдет на «Гекатомбу» и на «Будь здоров, школяр» в МДТ.
Я соизмеряю еще так: если готов к книге, то готов и к спектаклю.
Недоросль: На выходе с детских спектаклей часто можно слышать, как родители спрашивают: «Понравилось тебе?» Чадо автоматически отвечает «Да», и разговор на этом заканчивается. Мама довольна собой…
Я. Т.: Этот короткий диалог выдает скорее обычного потребителя, чем хорошего зрителя. Что с этим сделаешь? Как повлияешь на взрослых?
Конечно, с детьми нужно разговаривать после спектакля. Можно, например, начать с вопроса:
– Вот ты закрываешь глаза – и какая картина у тебя перед глазами?
– Как он там ботиночки надевал…
– А что был за момент, помнишь? А ты видел, как у него ножка подогнулась? Ему было непросто, но он при этом отогнал руку папы, чтобы справиться самому.
Ты пробуждаешь память, впечатления ребенка, порожденные спектаклем. По сути, это образовательный процесс, целая культура беседы на тему увиденного. Побуждать ребенка что-то произносить об увиденном, проговаривать вместе с ним какие-то конкретные вещи. Не требуя пересказа, а направляя, чтобы он начал вспоминать, думать. Думать вместе.
Вот поэтому я очень приветствую, когда с детьми на спектакль приходят родители. Я когда выбираю театр для постановки, то смотрю, какая там прокатная политика. «О рыбаке и рыбке» в Петрозаводске идет, например, обычно вечером. И приходят именно взрослые с детьми. Как правило, это совсем другой зал по сравнению с тем, когда сидят классы. Хотя бывает, и классы попадаются, которые здорово смотрят..
Недоросль: Яна, давайте поговорим о спектакле «Ау», премьера которого состоится 21 октября в БДТ.
Я. Т.: Да, у нас выходит спектакль, это проект БДТ, который создавался на Малой сцене театра.
«Ау» сочинен совместно со студентами центра обучения, социальной абилитации и творчества для людей с аутизмом «Антон тут рядом», выпускником Упсала-Цирка, актерами БДТ и актерами театров кукол.
Я работала с командой своей театральной Лаборатории: художник – Кира Камалидинова, художник по свету – Василий Ковалев, Музыкальное оформление – Анатолий Гонье. Художник по костюмам – Маша Небесная. В работе с ребятами мне помогали замечательная хореограф Альфия Агишева и музыкальный руководитель многих проектов БДТ Анна Вишнякова.
Для нас всех это сложный, необычный, кризисный и поэтому особенно важный проект.
Начиная работу, мне всегда важно ответить на вопрос: зачем мне это нужно сейчас? Если есть глубокий ответ – то дальше все приложится.
В наши дни не так просто находится материал, адекватный тому, что я переживаю и что переживает вообще весь мир. И за последнее время, самым адекватным для меня оказалась работа с особыми людьми, в данном случае с расстройством аутического спектра (РАС).
Весь проект состоял из чреды обнулений, чередующихся с радостью интуитивных побед. Мы начинали с 40-минутных тренингов-репетиций с особыми ребятами, а пришли к профессиональным четырехчасовым репетициям. Уникальный путь и общий труд всех участников процесса.
Мне кажется, что нам удалось стереть грань между профессиональными актерами и особыми людьми, удалось стать единой командой, это было самое настоящее сотворчество по сочинению спектакля. Как-будто даже не результат был главной целью, а то, что происходило со всеми нами. Мы все учились друг у друга. И мне все время важно было следить за тем, что происходит, и собирать рисунок – из живых энергий, спонтанных монологов.
Недоросль: А есть у «Ау» литературная основа?
Я. Т.: На сочинение своей истории нас вдохновили притча Тонино Гуэрра «Ангел с усами», «Поэма о птицах» Николая Заболоцкого, древний текст поэта Григора Нарекаци. И еще тесты самих ребят, которые рождались во время заданий на импровизацию. Во всем этом ворохе материала мне был очень важен диалог с глубоким пишущим человеком, и я позвала писательницу Елену Чарник, с которой мы работали над «Деревней канатоходцев». Первоначальный сюжет менялся. Мы мучительно искали, выбирали бессюжетные проявления важных для нас смыслов, которые в конце концов собрались бы в историю.
Мне даже сейчас не передать, из чего соткан наш спектакль. Теперь его нужно смотреть.
Помимо всего прочего, работа над «Ау» оказалась гораздо большим, чем просто интересным опытом: она изменила нас всех, потому что в его становление вмешалась смерть.
Ушел из жизни наш друг, коллега, мой ученик, а для многих – неофициальный учитель, актер Михаил Ложкин. В возрасте 36 лет, через неделю после того, как отыграл с нами первый предпоказ в июне…
Миши не стало. Сердце. И так получилось, что «Ау» – это его последняя работа.
В последнее время Михаил был страшно перегружен, но я думаю, наш проект был для него необычайно важен. Он держался за этот странный и сложный процесс, касавшийся его глубоко лично (у 7-летнего сына Миши тоже РАС). А тут мы все становились соучастниками того, как раскрывается перспектива для каждого особого человека. Мы становились свидетелями преображения. И Миша вкладывал буквально последние свои силы в то, чтобы все получилось.
Когда его не стало, сначала показалось, что все кончено. Сырому, только намеченному спектаклю Мишу не пережить. И работе этой больше не быть. Но потом, спустя время, я собралась и решилась искать актера. Коллеги меня поддержали.
Недоросль: И получилось?
Я. Т.: Да. Михаила не заменит никто, но спектакль бережно подхватил талантливый актер-кукольник, Алексей Мельник. И человечески, и профессионально он вписался в эту историю. Я рада, что не ошиблась в нем. Алексей тоже учился на курсе, где я преподавала. Мы общались с ним после института, но я с ним не работала. Не скрою, мы все волновались, было страшно. Но получилось.
Теперь в этом спектакле стало еще больше горечи, нежности и любви.
Спектакль посвящен Мише Ложкину.
Недоросль: Театры уже объявляют свои планы на начавшийся сезон. Скажите со своей стороны, что будете ставить.
Я. Т.: В МДТ – «Восемь снов» по мотивам пьесы «Бег» Михаила Булгакова.
А с начала 2024 года я приступаю к постановке спектакля по роману Исаака Башевиса-Зингера «Люблинский штукарь» в Московском еврейском театре «Шалом».
В августе я провела там мастер-класс, это был и кастинг одновременно.
Недоросль: Выбрали актера на роль Яши Мазура?
Я. Т.: …Да.
Недоросль: Очень многие и в Петербурге, и в Москве будут этих постановок с нетерпением ждать. Сейчас непростое время для искреннего свободного театра, и для Лаборатории Яны Туминой в частности. Городские власти Санкт-Петербурга не выделили в этом году субсидии вашему прославленному независимому театру. Однако спектакли идут. Рождаются новые. И они очень востребованы.
Я. Т.: Мы пока еще поживем, попробуем продержаться. Я вижу и понимаю, насколько наши сказки и притчи необходимы именно здесь и сейчас. Именно здесь есть такая зрительская жадность до живого слова и образа, что ради этого хочется быть.
Елена Лебедева поговорила с режиссером Яной Туминой, создавшей свой неповторимый театральный язык и каждый раз придумывающей его заново.
Я. Т.: Я в детстве была заворожена дирижером Вероникой Дударовой. Перед ней столько музыкантов, инструментов, звучаний; и вот женщина с волшебной палочкой, всем этим управляет! Хотелось подражать. Я брала папину кисточку (Яна – дочь петербургского художника Марка Ефимовича Тумина – Е. Л.) и неистово дирижировала под пластинки, которые у нас были: от Перголези до оркестра Поля Мариа.
Недоросль: Яна, ваш театр часто определяют как «предметный». Или визуальный. Или – театр художника, если использовать определение Виктора Берёзкина.
Я.Т.: Да, мне это близко. Когда на сцене что-то происходит с предметом и пространством, я могу следить за этим с таким же интересом, как и за актером. Наверное, это органично определилось тем, в какой семье я выросла и как воспитывалась – много общалась с художниками и впоследствии долго была соавтором группы художников в театре АХЕ). Во многом из этого опыта пришла к себе, к режиссуре.
А еще я была фанатом балета. Не только классического, но, например, в Ленинграде середины 80-х, смотрела все постановки Бориса Эйфмана. Во мне особенно откликалось то, что «произносится» телом, музыкой, светом, цветом… Все то, что можно назвать не вербальной, а визуальной стороной сценического искусства, находило во мне глубокий отклик.
Недоросль: А куклы тоже пришли из визуальных образов?
Я. Т.: По телевизору часто показывали «Необыкновенный концерт» и «Божественную комедию» театра кукол Сергея Образцова. Почему-то всегда поздно показывали, но мне разрешали смотреть. Может, поэтому мой интерес усиливался. Все спят, а я смотрю кукольный спектакль по телевизору. И я верила куклам! Мне казалось, они убедительнее в своих острых реакциях, яснее, чем люди.
Потом были гастроли Филиппа Жанти, который перевернул мои представления о возможностях кукольного театра. И конечно, когда в 17 лет я познакомилась с Борисом Юрьевичем Понизовским, его мир, мышление, образы, которые он создавал, – все стало потрясением, открытием космического масштаба.
Недоросль: Яна, повспоминайте, пожалуйста, еще о важных художественных впечатлениях детства.
Я. Т.: Я была гиперчувствительным ребенком: могла во время концерта в Филармонии рыдать, слушая музыку. Возможно, меня накрывали состояния не вполне обычные – не транс конечно, но восторг, эмпатия, все это могло быть вызвано живописным сюжетом, музыкой или поэтическим текстом.
Однажды в Рижском соборе я услышала, как Ольга Басистюк исполняет «Бахиану» Вила-Лобоса. Сложно поверить, но помню, как слушала, смотрела под своды собора и становилась другой. Опыт не собственной жизни, но чего-то большего, что я сохраняю до сих пор. Мне было 11 лет.
В театре такая история случалась на спектакле Някрошюса. Это был «Пиросмани» в Балтийском доме. Там совпало все, что было мне дорого и интересно.
Потом, уже лет в 25, я увидела «Гамлета», и все собралось в голове; пазл сложился. Я вышла из театра и сказала: «Спасибо, учитель».
Недоросль: А вы с ним были знакомы?
Я. Т.: Нет. Я только смотрела спектакли, интервью. Да я тогда и не решилась бы подойти. Только недавно пришла свобода в общении с «небожителями», сейчас бы подошла конечно, но уже поздно.
Недоросль: Яна, наверное, есть еще какие-то художники в широком смысле, важные для вас? Помимо тех, которые очевидны и о ком вы сказали. Поделитесь?
Я. Т.: У меня были прекрасные личные встречи в жизни и великие люди, которые оказали на меня сильное влияние.
Было счастье дружить и немного успеть поработать с Еленой Владимировной Юнгер. Счастье общаться и работать с любимым Ефимом Александровичем Каменецким – он играл архитектора Льва Ильина в спектакле «Гекатомба. Блокадный дневник». Короткая, но важная встреча с Тонино Гуэрра и Лорой Гуэрра в их доме, в Италии. Недавнее знакомство с художником Мариной Азизян.
Время, проведенное в общении с этими людьми – подарок для осмысления и благодарности.
И еще люди, важные для меня сейчас.
Дмитрий Крымов, с которым я лично не знакома, – совершенно особенный для меня художник. С того самого момента, как увидела его «Донкий Хота». Причем сейчас, благодаря интернету, можно же посмотреть не только спектакли, но и интервью. Вот для меня Крымов – драгоценный человек. «Костика» и «Сережу» смотрела относительно недавно – потрясение.
Очень ценны поддержка, влияние Андрея Могучего, опыт его театра. Последний спектакль Могучего – «Материнское сердце» – спас меня, помог при внутреннем кризисе.
Сейчас я счастлива, что у меня есть профессиональное и человеческое общение с Львом Абрамовичем Додиным. Подарок судьбы. Уж и не знаю, за что мне такое.
Недоросль: Ваш с Л. А. Додиным театр – очень разный. Тем не менее, он вас позвал ставить спектакль. Узнал, посмотрел и позвал…
Я. Т.: До сих пор удивляюсь. Я, когда пришла на первую встречу, спросила: – Вы не ошиблись, точно? обо мне речь?
Я на самом деле не думаю, что полностью вписываюсь в драматический театр, но, как ни парадоксально, МДТ третий раз предлагает мне сотрудничество. Уважение к автору и возможность реализовывать задуманное – все это я чувствую и получаю в театре Льва Додина, не говоря уже о бесценной возможности общаться, делиться идеями, учиться у него.
В этом сезоне я начинаю работу по мотивам булгаковского «Бега». Как и в «Где нет зимы» и в «Будь здоров, школяр» – в основном с молодой частью труппы МДТ. Мы летом обсуждали разный материал и хотя «Бег» сейчас очень много ставят, Лев Абрамович согласился и поддержал мое предчувствие материала.
Очевидно важные для меня люди – художник Эмиль Капелюш и актриса Марина Солопченко, и я не могу не сказать о них. Их творческая семья для меня вдохновение, дружба… И уже целый список совместных работ. Учусь у них.
Недоросль: А я из какого-то вашего интервью недавно узнала – вообще не думала, что так бывает – что спектакль «Польвероне» создавался на деньги Эмиля Капелюша…
Я. Т.: Да, так начался этот спектакль – из частной инициативы, как сейчас принято говорить. Но в БТК на определенном этапе подхватили, поверили в нашу затею, безвозмездно предоставили площадку для репетиций, а потом помогли и с финансовой частью.
Это сюжет про то, как подчас реализуется замысел. Два года мы подавали от БТК заявки в Комитет по культуре, чтобы получить деньги на постановку, имея на руках письмо от Тонино Гуэрра, где он писал, что был бы рад такому спектаклю с актерами театра кукол. Но, видимо, даже с голосом Тонино мы не звучали убедительно.
Тонино Гуэрра умер, так и не дождавшись начала работы. А когда его не стало, мы все поняли, что нужно начать работать вопреки и несмотря. Эмиль сделал шаг. Театр поддержал. Спектакль случился.
Спектакль «Польвероне» (Солнечная пыль), нежная поэтическая фантазия по притчам Тонино Гуэрра поставлен в 2012 г.; он идет на сцене БТК и любим зрителями.
Недоросль:Яна, ваш театр метафоричен, многообразен, обращается к классическим и к авангардным формам, бывает очевиден и неожидан. Не так-то просто определить и объяснить зрителю, как он устроен. Мы говорили об истоках, но у вас самой есть сегодня какая-то формула, волшебное слово, помогающее приоткрыть дверь, облегчить восприятие этой поэтики?
Я. Т.: По-моему, с этим могут помочь театроведы… Как называть все вместе, я не знаю. И мне это не так важно.
По соотношению выразительных средств «Джинжик», конечно, – кукольный театр. «Деревня канатоходцев» – театр с куклами. «Гекатомба» – драматический театр с куклами. «Живой» – концертная форма, где объектом изучения наравне с историей и актерами, становится пространство.
Как в свое время «Я Басё» («Золотая маска» в номинации «Эксперимент», 2018) – что это было? Цирк? Визуальный театр? Театр художника?..
Возникает такое специфическое поле, в которое приглашается, втягивается зритель. Иногда он принимает безоговорочно, иногда недоумевает.
Однажды на «Трюке» (театр «У Черной речки»; лауреат премии «Золотой софит 2016/2017) случилась история. В этом спектакле по книге Эрика-Эмманюэля Шмитта «Оскар и розовая дама» Марина Солопченко и Ренат Шавалиев играют драматические роли и работают с куклами Киры Камалидиновой за всех персонажей.
Так вот пришла пара предпенсионного возраста, муж с женой. Зима была. Мужчина, наверное, «согрелся» немного перед спектаклем… И вот он сидит в последнем ряду малюсенького зала театра «За Черной речкой», и на весь зал:
– А я чего-то не понял, а бабушка Роза-то будет? А жена ему: – Валя, Валя, тише!
Проходит еще минут десять.
– А где бабушка Роза? – Никак не мог осознать человек, что бабушка Роза – может быть в том числе и куклой.
Сначала я скрежетала зубами от негодования, потом еле сдерживала смех. А в финале, дядя «Валя» умывался слезами и кричал осипшим голосом «браво», перегнувшись через ряд.
Так что не для всех случается бабушка Роза. Или не сразу.
А вот другой случай, тоже его никогда не забуду: на предпремьерном показе «Деревни канатоходцев» в музее Достоевского. Во время финальной сцены семилетняя девочка встала, сжав руки перед собой и, никого не видя вокруг, вся во внутреннем луче, направленном на сцену, громко шептала кукольным героям: «Я прошу тебя не бойся! Только не бойся! Все будет хорошо!»
Недоросль: Яна, вот мы и подошли к важной особенности ваших спектаклей. Очень часто они основываются на сказках, на сюжетах, традиционно считающихся детскими. «Деревня канатоходцев» – сказка»; «О рыбаке и рыбке» – сказка; «Трюк» – по книге для детей. Но не скажешь, что эти и другие спектакли – детские. Они – и взрослые тоже. Иногда даже в первую очередь. И с точки зрения визуальной поэтики, и артистически, и по смыслу. За детским сюжетом встает что-то самое главное. Легендарная «Комната Герды» тоже отталкивается от сказки, от «Снежной королевы»…
Я. Т.: Андерсен, говорят, обижался, когда его называли детским писателем. У него сказки реально страшноватые. И конечно же при всех чудесах, «Снежная королева» серьезная, трогательная, страшная история. Жанр спектакля «Комната Герды» – лирический хоррор; сразу дается понять, что это не для маленьких зрителей. Но приходят иногда люди 6 и 8 лет и сидят, открыв рот от начала до конца.
Недоросль: Ваш театр – детский, но и для взрослых, взрослый, но и для детей…
Я. Т.: Да, Лена, может потому что мне нравится работать с притчами, рассказывать о чудесах. Нравится идти от знакомого сказочного сюжета к самому сокровенному, через ребенка идти ко взрослому, и в каждом взрослом пробуждать память детства.
А, может быть, ответ еще проще. Может, я просто не умею делать взрослые спектакли, потому что сама все время одной ногой в волшебном мире, не лишенном чудес? Есть художники-примитивисты, наивное искусство. Оно может быть совсем не на детские темы, но детьми хорошо воспринимается.
Недоросль: А когда вы делаете спектакль, вы видите какую-то конкретную категорию зрителей? Для кого вы его делаете?
Я. Т.: Для меня идеальный зритель – это семья или смешанная аудитория, люди разного возраста в зале.
Когда мы сочиняли «Колино сочинение» (спектакль по мотивам книги Сергея Голышева «Мой сын – даун»; играется на правах аренды на малой сцене Новой Александринки) думала, что его зритель – педагоги, дефектологи, родители особых детей, но я недооценивала его посыл. Его смотрят как разные взрослые, так и дети. Бывает, что почти весь зал – взрослая публика. А недавно привели несколько классов: от второго до четвертого. И они так хорошо смотрели! А после показа была встреча с ними. Такие вопросы потрясающие от детей! Обнимались потом.
В 2019 году мы с Эмилем Капелюшем и моими постоянными соавторами – композитором, художниками по куклам, костюмам, свету делали в Москве на Таганке спектакль «Эффект Гофмана». Я тоже думала, что он будет «взрослый». А на него пошли дети… Потому что он вышел сказочным и шел чуть больше часа.
Недоросль: Но бывает, что маленькие дети оказываются на спектакле, который не способны воспринять: по темпу, по смыслу… Они скучают и мешают другим смотреть.
Я. Т.: А я хитрая и стараюсь завышать возраст на афише, чтобы обезопасить спектакль и актеров от слишком маленьких для него зрителей. Я понимаю, что если напишу +12, придут шестилетние. У спектакля «Где нет зимы» в МДТ, например, маркировка: +12, рекомендуется с 14 лет.
Конечно, не надо тащить ребенка в театр, просто посмотрев на название. Важна же встреча! Мы идем в театр ради встречи, ради опыта, правда? Опережать может быть даже небезопасно.
Вот на «Джинжика», например, несмотря на милый сюжет, не надо вести маленьких. Он сделан в мрачной эстетике, немного напоминающей Стеллинга. Там показана деструкция мира, и это проявлено во всем: и в голографической голове, и в цветовом решении, и в темпо-ритме. Может стать страшно.
И тут важна, конечно, осознанность того, кто ведет ребенка в театр. Если мы ответственные взрослые, мы позаботимся о подготовленности нашего юного зрителя к впечатлению. Вот и все.
Недоросль: То есть вы хотите сказать, что прежде чем показывать спектакль ребенку, взрослому надо посмотреть его самому? Но в реальной жизни это же очень трудно…
Я. Т.: В идеале – да. Посмотреть самому. Но если нет, то хотя бы почитать. Посмотреть интервью с режиссером. Изучить материал вокруг спектакля.
Конечно же, есть возрастные ограничения. Вот Васю моего десятилетнего я в этом сезоне опять на «Джинжика» поведу. А на «Гекатомбу» – пока нет. И на «Трюк» ему еще рановато.
На «Гекатомбу. Блокадный дневник» (Театр на Литейном) к нам приходят старшеклассники, они уже в теме или хотя бы готовы к ней.
А «Трюк» моя дочка Соня посмотрела в 11 лет. А в этом году, в 15, посмотрела снова. Перед этим прочла книжку. И она сказала: «Мама, у меня такое ощущение, точно я посмотрела два разных спектакля. Тогда были перед глазами какие-то картины, я над чем-то смеялась… А сейчас меня это потрясло»…
И вот теперь, в этом сезоне, Соня пойдет на «Гекатомбу» и на «Будь здоров, школяр» в МДТ.
Я соизмеряю еще так: если готов к книге, то готов и к спектаклю.
Недоросль: На выходе с детских спектаклей часто можно слышать, как родители спрашивают: «Понравилось тебе?» Чадо автоматически отвечает «Да», и разговор на этом заканчивается. Мама довольна собой…
Я. Т.: Этот короткий диалог выдает скорее обычного потребителя, чем хорошего зрителя. Что с этим сделаешь? Как повлияешь на взрослых?
Конечно, с детьми нужно разговаривать после спектакля. Можно, например, начать с вопроса:
– Вот ты закрываешь глаза – и какая картина у тебя перед глазами?
– Как он там ботиночки надевал…
– А что был за момент, помнишь? А ты видел, как у него ножка подогнулась? Ему было непросто, но он при этом отогнал руку папы, чтобы справиться самому.
Ты пробуждаешь память, впечатления ребенка, порожденные спектаклем. По сути, это образовательный процесс, целая культура беседы на тему увиденного. Побуждать ребенка что-то произносить об увиденном, проговаривать вместе с ним какие-то конкретные вещи. Не требуя пересказа, а направляя, чтобы он начал вспоминать, думать. Думать вместе.
Вот поэтому я очень приветствую, когда с детьми на спектакль приходят родители. Я когда выбираю театр для постановки, то смотрю, какая там прокатная политика. «О рыбаке и рыбке» в Петрозаводске идет, например, обычно вечером. И приходят именно взрослые с детьми. Как правило, это совсем другой зал по сравнению с тем, когда сидят классы. Хотя бывает, и классы попадаются, которые здорово смотрят..
Недоросль: Яна, давайте поговорим о спектакле «Ау», премьера которого состоится 21 октября в БДТ.
Я. Т.: Да, у нас выходит спектакль, это проект БДТ, который создавался на Малой сцене театра.
«Ау» сочинен совместно со студентами центра обучения, социальной абилитации и творчества для людей с аутизмом «Антон тут рядом», выпускником Упсала-Цирка, актерами БДТ и актерами театров кукол.
Я работала с командой своей театральной Лаборатории: художник – Кира Камалидинова, художник по свету – Василий Ковалев, Музыкальное оформление – Анатолий Гонье. Художник по костюмам – Маша Небесная. В работе с ребятами мне помогали замечательная хореограф Альфия Агишева и музыкальный руководитель многих проектов БДТ Анна Вишнякова.
Для нас всех это сложный, необычный, кризисный и поэтому особенно важный проект.
Начиная работу, мне всегда важно ответить на вопрос: зачем мне это нужно сейчас? Если есть глубокий ответ – то дальше все приложится.
В наши дни не так просто находится материал, адекватный тому, что я переживаю и что переживает вообще весь мир. И за последнее время, самым адекватным для меня оказалась работа с особыми людьми, в данном случае с расстройством аутического спектра (РАС).
Весь проект состоял из чреды обнулений, чередующихся с радостью интуитивных побед. Мы начинали с 40-минутных тренингов-репетиций с особыми ребятами, а пришли к профессиональным четырехчасовым репетициям. Уникальный путь и общий труд всех участников процесса.
Мне кажется, что нам удалось стереть грань между профессиональными актерами и особыми людьми, удалось стать единой командой, это было самое настоящее сотворчество по сочинению спектакля. Как-будто даже не результат был главной целью, а то, что происходило со всеми нами. Мы все учились друг у друга. И мне все время важно было следить за тем, что происходит, и собирать рисунок – из живых энергий, спонтанных монологов.
Недоросль: А есть у «Ау» литературная основа?
Я. Т.: На сочинение своей истории нас вдохновили притча Тонино Гуэрра «Ангел с усами», «Поэма о птицах» Николая Заболоцкого, древний текст поэта Григора Нарекаци. И еще тесты самих ребят, которые рождались во время заданий на импровизацию. Во всем этом ворохе материала мне был очень важен диалог с глубоким пишущим человеком, и я позвала писательницу Елену Чарник, с которой мы работали над «Деревней канатоходцев». Первоначальный сюжет менялся. Мы мучительно искали, выбирали бессюжетные проявления важных для нас смыслов, которые в конце концов собрались бы в историю.
Мне даже сейчас не передать, из чего соткан наш спектакль. Теперь его нужно смотреть.
Помимо всего прочего, работа над «Ау» оказалась гораздо большим, чем просто интересным опытом: она изменила нас всех, потому что в его становление вмешалась смерть.
Ушел из жизни наш друг, коллега, мой ученик, а для многих – неофициальный учитель, актер Михаил Ложкин. В возрасте 36 лет, через неделю после того, как отыграл с нами первый предпоказ в июне…
Миши не стало. Сердце. И так получилось, что «Ау» – это его последняя работа.
В последнее время Михаил был страшно перегружен, но я думаю, наш проект был для него необычайно важен. Он держался за этот странный и сложный процесс, касавшийся его глубоко лично (у 7-летнего сына Миши тоже РАС). А тут мы все становились соучастниками того, как раскрывается перспектива для каждого особого человека. Мы становились свидетелями преображения. И Миша вкладывал буквально последние свои силы в то, чтобы все получилось.
Когда его не стало, сначала показалось, что все кончено. Сырому, только намеченному спектаклю Мишу не пережить. И работе этой больше не быть. Но потом, спустя время, я собралась и решилась искать актера. Коллеги меня поддержали.
Недоросль: И получилось?
Я. Т.: Да. Михаила не заменит никто, но спектакль бережно подхватил талантливый актер-кукольник, Алексей Мельник. И человечески, и профессионально он вписался в эту историю. Я рада, что не ошиблась в нем. Алексей тоже учился на курсе, где я преподавала. Мы общались с ним после института, но я с ним не работала. Не скрою, мы все волновались, было страшно. Но получилось.
Теперь в этом спектакле стало еще больше горечи, нежности и любви.
Спектакль посвящен Мише Ложкину.
Недоросль: Театры уже объявляют свои планы на начавшийся сезон. Скажите со своей стороны, что будете ставить.
Я. Т.: В МДТ – «Восемь снов» по мотивам пьесы «Бег» Михаила Булгакова.
А с начала 2024 года я приступаю к постановке спектакля по роману Исаака Башевиса-Зингера «Люблинский штукарь» в Московском еврейском театре «Шалом».
В августе я провела там мастер-класс, это был и кастинг одновременно.
Недоросль: Выбрали актера на роль Яши Мазура?
Я. Т.: …Да.
Недоросль: Очень многие и в Петербурге, и в Москве будут этих постановок с нетерпением ждать. Сейчас непростое время для искреннего свободного театра, и для Лаборатории Яны Туминой в частности. Городские власти Санкт-Петербурга не выделили в этом году субсидии вашему прославленному независимому театру. Однако спектакли идут. Рождаются новые. И они очень востребованы.
Я. Т.: Мы пока еще поживем, попробуем продержаться. Я вижу и понимаю, насколько наши сказки и притчи необходимы именно здесь и сейчас. Именно здесь есть такая зрительская жадность до живого слова и образа, что ради этого хочется быть.