Недоросль: Артем, как вы относитесь к спектаклям для детей и подростков?
Устинов: Мне безумно приятно, когда дети и подростки внимательно смотрят мой спектакль, когда я понимаю, что есть эффект контакта, и он, конечно, лучше чувствуется, когда в зале не взрослые зрители, а люди с подвижным вниманием. Если они смотрят, то им действительно интересно. По взрослым непонятно, они могут смотреть на сцену и в это время думать про что-то свое… Те опыты, что у меня были на этой территории, я бы назвал скорее удачными попаданиями, чем результатом открытия своей технологии. Какой-то специальной методики работы для таких постановок у меня нет. Иногда кажется, ты больше ориентируешься на своего внутреннего ребенка, на то, как бы ты сам смотрел спектакль в детстве. Прекрасно понимаю, что многие тексты, которые я читаю, мне бы очень понравились, будь я лет на 20 помоложе. Сейчас неизбежно воспринимаю их как режиссер, с профессиональной точки зрения. Сложность в том, чтобы посмотреть на них глазами человека, которым я уже не являюсь ни по возрасту, ни по ощущению мира и времени. В детстве ведь другое ощущение времени: у тебя длинное будущее и ты по-иному чувствуешь каждый проживаемый день и секунду. В том числе и проживаемую в театре секунду.
Недоросль: Какие у вас профессиональные критерии отношения к таким спектаклям?
Устинов: Мое мышление чем-то похоже на мышление человека, которому очень важно получать информацию на разных уровнях: визуальном, звуковом, смысловом… Я в детстве с трудом переваривал вещи, основанные только на тексте. Даже юмор. Мне были ближе гэги, сценки, когда что-то происходит, чем литературный юмор. Также со всем остальным. Современный театр для детей и подростков подразумевает комплексное, синтетическое ощущение искусства, когда ты понимаешь, что переносишься в другой мир и воспринимаешь его по его законам.
Недоросль: Не каждый режиссер активно участвует в лабораториях. Чем вам близок их формат?
Устинов: Возможно, потому, что он немного снимает с тебя ответственность. Ты не должен, начиная работу, простроить весь процесс на два месяца вперед. Лаборатория – это не лучше, не хуже, не проще, чем делать спектакль. Это разные вещи, другое распределение сил во времени и пространстве. Работать над эскизом может быть легче в том плане, что у тебя ограниченное количество времени, и ты волей-неволей используешь его по максимуму. Когда ты ставишь спектакль, у тебя есть возможность заблудиться, а на лаборатории надо сработать на результат. Мне не кажется, что это плохо, есть конечная цель, ты к ней идешь за короткий промежуток времени. Это бывает продуктивнее, чем размазывать процесс на два месяца. Иногда спектакли после эскизов не получаются – режиссеры начинают «закапываться», оседать в поиске смыслов, утопать в разборе… А на лаборатории этим заниматься нет времени.
Недоросль: На Лаборатории актуального детского театра в Томском ТЮЗе по современной прозе вы выбрали «Книгу всех вещей» Гюса Кейера. Чем вас заинтересовала работа с прозой и эта книга?
Устинов: Прежде не так часто заходил на территорию прозы для детей и подростков, хотя у меня были такие работы. В Нягани ставил «Научи меня летать» Екатерины Гороховской, в ТЮЗе Брянцева в Петербурге «Зиму, когда я вырос» Петера ван Гестела. Но у меня ощущение, что пока я не достаточно далеко зашел в мир прозы для детей и подростков. После долгого периода работы на территории взрослого театра я подумал, что в этом сезоне есть смысл попробовать себя в другом качестве. Когда немного надоедаешь сам себе, то надо обратиться к другому жанру. С прозой в целом интереснее работать, чем с пьесами – она предполагает, что ты можешь сделать что-то свое, а не интерпретировать сложившуюся жесткую структуру. Что касается «Книги всех вещей», то я назвал ее довольно быстро. Когда-то ее читал и…
Недоросль: …она вас чем-то задела?
Устинов: Да, мне нравится, когда книжка написана с очень субъективным взглядом человека. У ее героя смещенный взгляд на реальность. В ней идет борьба монотонного, монохромного мира и индивидуального восприятия реальности мальчиком, который видит то, чего не видят другие. И она не сентиментальная, хотя и производит обманчивое впечатление книжки со счастливым концом. Мне не хочется, чтобы оно оставалось у нас в эскизе. Вариант разрешения семейного конфликта, когда сестра угрожает отцу ножом – это жесткая вещь и очень, думаю, некоторыми людьми узнаваемая. Не все были в подобной ситуации, но все понимают, чем может закончиться противостояние внутри семьи. Это ощущение, когда вы все время должны быть настороже, находиться друг с другом в отношениях дисциплины подчинения, взаимного насилия и воспринимать это как должное. У меня в семье, слава богу, не так, но понимаю, что это очень важная тема. И она необязательно связана с религиозностью. И хороший вопрос, чем это может закончиться. Наверное, для каждого человека важно, чтобы у него внутри сидел «Иисус», с которым он может поговорить в нужный момент. И тема, что наш главный враг – это страх, может, одна из самых важных в жизни. В страхе сложно жить, коммуницировать с другими и считать себя нормальным человеком. Ты так и будешь чувствовать себя на обочине.
Недоросль: В ней есть и другие важные вещи…
Устинов: Да. Как можно принять себя и принять мир? Неизвестно, что из этого сложнее. И как принять собственную семью, если она не очень отвечает твоим представлениям о счастье. А то, что герой очень хочет стать счастливым человеком, ищет путь к этому уже в девять лет – тоже серьезная тема. Важно не кем ты станешь, а будешь ли ты счастлив. Это история про свободу, про способность человека выбирать свой путь. Да, в книге немного благостное завершение или не завершение, а многоточие. Надо преодолеть страх и вылезти из коробки, куда мы так или иначе друг друга иногда запираем. Очень тяжело быть откровенным с близкими людьми. Иногда это нужно сделать, порой приходится для этого переступать через боль. Но если ты внутренне не освободишься, ты не сможешь быть ни счастливым, ни личностью, ни человеком.
Классику написали молодые люди
Недоросль: В Русском театре драмы имени Ф.А. Искандера в Сухуме вы поставили «Электру». У античной драматургии есть потенциал как у текстов для подростков?
Устинов: Чем больше живешь, тем чаще читаешь новости и думаешь: «Убедите меня, что это не античная драма». Иногда через стенку от тебя происходят страшные вещи. И ты вдруг понимаешь – в античности писали про подобные. И думаешь, а зрители античной пьесы, они считали сюжеты литературой или подобные вещи случались рядом с ними? Мы не можем точно ответить на этот вопрос. Современность античных пьес не подлежит сомнению, просто надо снять временную «пленку», которая нас от них отделяет. И понять, что «колыбель литературы» – это не прекрасное, доброе, вечное, а острые вещи. И ты не знаешь, как близко они подойдут к тебе в твоей жизни. А что касается «Электры», то это очень подростковая вещь. Максимальная категоричность к людям, к семье, к законам мироустройства очень свойственна подросткам. История про то, как дети убили родителей, понятна в определенном возрасте. У нас не было такого, чтобы «Электру» целенаправленно играли на зал подростков, хотя получился бы любопытный эксперимент. Но будущее у античных сюжетов есть, просто надо рискнуть и позаниматься этим направлением. Все любят ставить «Антигону», а с «Электрой» все сложнее. Возникает большой вопрос, имела ли она права делать то, что делает. Но поэтому и сюжет интереснее.
Недоросль: Как вы выбрали «Электру»?
Устинов: В театре была лаборатория по античности, обсуждали несколько вариантов и остановились на «Электре». История семьи Атридов, вопрос, почему они все время жертвовали детьми и родителями, кровь, которая постоянно проливалась, преступления, которые непонятно, кто начал... Мы не все были на войне, но у нас у всех есть родители и семья. Эти вопросы мы понимаем лучше, чем глобальные темы, связанные с войной.
Недоросль: В спектакле Государственного русского драматического театра Удмуртии «Вий /За чертой» вы объединили «Вия» Гоголя и тексты Николая Помяловского.
Устинов: Премьеры еще не было, из-за травмы актрисы она перенесена на конец октября. Тексты объединились потому, что в «Вие» герой учится в бурсе. Я стал исследовать этот вопрос и нашел самое подробное описание духовного училища для мальчиков у Помяловского. Напрямую мы из его текста ничего не взяли, но он идейный вдохновитель концепции, что класс парней вступает в разные отношения с потусторонним… Кстати, потустороннее – это очень подростковая история. В том возрасте чертовщина становится более реальной, чем обычная жизнь, поэтому гоголевская мистика показалась мне подростковой. Все мальчики в нашей истории – это бурсаки, а девочки – ведьмы, между ними отношения двух миров, которые всегда заканчиваются чем-то трагическим. Слишком они разные.
Недоросль: Как работать с текстом Гоголя для такой истории?
Устинов: Тяжело… Его надо переписывать. Мы взяли несколько новелл, и я сделал их сценическую редакцию под эту концепцию. Впрочем, спектакля нет еще, но в идеале все должно получиться. С текстом не надо церемониться. Он прекрасен для чтения, но когда ты делаешь авторский спектакль, то просто обязан переделывать текст под свой замысел.
Недоросль: Что делать с классическими, надоевшими детям авторами, чтобы спектакли по их текстам хотелось смотреть?
Устинов: Я недавно смотрел два разных «Горя от ума» и понимал, что эти тексты нужно выпускать с комментариями, поскольку половина слов непонятна уже даже мне, не то что детям. Еще в школе мы читали классику, и там были сноски, сноски… Взрослые считывают сюжет, дети тоже, но мне кажется, чтобы зрители воспринимали классику, ее надо адаптировать. И литературу надо преподавать так, чтобы дети понимали: это про них. Всегда же интересно читать и смотреть именно про себя. Чтобы были близкие ситуации, вещи, которые они понимают. Все любят в школе Печорина и Базарова – они таинственные, удивительные личности… То есть, не все, но у меня было так. И надо помнить – классику писали молодые люди. Многие авторы не доживали до 30-40 лет. Чехов не дожил до 50, но уже в 20 лет писал про кризис среднего возраста. Важно не сколько ты прожил, а что успел испытать. Нет ничего плохого в том, чтобы адаптировать школьную классику под новые реалии и пытаться объяснить, почему все происходило именно так. Рассказывать, что такое дуэль, отчего люди могли стрелять в друг в друга с согласия всех остальных… Сейчас это, по нашему представлению, дикая вещь. Но, возможно, дуэли есть, просто в другой форме. Надо искать точки соприкосновения с современной жизнью. А классика как таковая, она и в школе неинтересна. Только в театре больше шансов что-то с нею сделать. Он свободнее, чем школа, находящаяся под гнетом бюрократии, правил, что можно говорить детям, что нельзя.
Салтыков-Щедрин дает артистам «правильную» злость
Недоросль: Вы поставили в Нягани «Историю одного города». Сейчас многие обращаются к текстам Салтыкова-Щедрина. Как, по-вашему, стал ли он в последние годы актуальнее?
Устинов: Сейчас прямое высказывание ценится больше, чем завуалированное. Но когда мы не можем сделать прямое высказывание, приходится обращаться к авторам, которые высказывание содержат в себе. Он автор безжалостный, причем ко всем участникам исторического процесса: и к власти, и к народу. И очень театральный – мне в его тексте понравилась внутренняя неуспокоенность и хорошая злость, она дает артисту правильную энергию. Нет отстраненности, актер рассказывает не абстрактные вещи, у него появляется позиция. Ради этой внутренней энергии, подходящей театрам, его так часто и ставят.
Когда мы делали «Историю одного города», то сразу подумали про Брехта, и все переросло в другой жанр. Мы получили огромное удовольствие, когда погрузились в частушки и другие неподцензурные вещи – их в русской культуре целый пласт, и он дал почву для создания спектакля. Низовые и высокие жанры перемешались. У Салтыкова-Щедрина сильный авторский голос. Во всех произведениях его лирический герой одним языком рассказывает примерно одинаковые вещи. Необязательно читать все книги Салтыкова-Щедрина, а в больших количествах он просто убийственен. Его лучше воспринимать дозированно. Тебе раз за разом бьют в одну и ту же точку...
Недоросль: Вы сотрудничаете с театрами разных городов. Есть ли общие черты у театров, более других расположенных к спектаклям для детей и молодых зрителей?
Устинов: Театры бывают успокоенные и неуспокоенные. С неуспокоенными, конечно, работать проще, потому что они ищут и хотят. Есть те, кто стремится меняться, и те, у кого «и так все хорошо». Мне хочется работать и понимать, что твое дело нужно, в этой работе действительно заинтересованы, она не пропадет в пустоте. И театр вкладывает в нее время, силы. Тогда сразу интереснее работать, чем когда спектакль нужен только тебе и артистам. Артистов увлечь не главная и не единственная проблема. Важно, чтобы весь театр хотел этой работы.
В поисках формата возникают независимые театры
Недоросль: Известен такой факт, что вы один из создателей «Уместного театра» в родной Самаре. Что это за проект?
Устинов: Он наш с сокурсниками… Часто из институтов культуры люди, особенно режиссеры, выпускаются в никуда. У нас появилась идея читок современных пьес, а потом, благодаря моему однокурснику Игорю Катасонову, который стал магистрантом ГИТИСа и два года там учился, из читок выросли эскизы. Мы пытались найти свой язык, какое-то время существовали как комнатный маленький театр, где могли делать такие вещи без особой приспособленности, «на коленке», на подоконнике, используя тот специфический свет и атмосферу, что у нас была. В итоге получалось делать арт-хаус, как мы и хотели. Сейчас проект на паузе. Я сделал в «Уместном театре» один спектакль. Мы работали в разных пространствах: в литературном музее, в выставочном центре, что-то играли на улице.
Недоросль: Этот проект повлиял на вас как на режиссера?
Устинов: Какие-то вещи, которые мы там пробовали, выразительный и театральный язык, который находили, оказались для меня полезнымы. Эстетика, которая там родилась, перекочевывает иногда в мои камерные работы, так что это был очень важный опыт. Вообще, когда ты находишься со зрителями в близких отношениях, то понимаешь, что у тебя много возможностей в деталях и в выразительности. И, вообще, учишься, как можно сделать театр, когда у тебя ничего нет. Когда все есть, то каждый сделает.
В целом Самаре не хватает таких проектов. Местные театры не особенно склонны к экспериментам. Мы с «Уместным театром» пытались занять эту нишу. К нам ходили немногие, но вообще экспериментальный театр интересен большему количеству людей. Если бы направление поддерживалось, то оно бы развивались. Маленькие театры в городе скитаются и играют для узкого круга зрителей. В Самаре не поддерживают независимые театры. Многим неясно, зачем они нужны, когда столько «нормальных», государственных. Приходится объяснять, в чем смысл независимых проектов. Не могу сказать, что уже получилось. Пока они на обочине. Но если мы не хотим существовать в условиях традиционного репертуарного театра, значит, надо искать другие варианты. Только в поисках формата независимые театры и возникают.