В России почти тридцать миллионов несовершеннолетних, что составляет около 20% от всего населения страны. Из них детей и подростков школьного возраста – около шестнадцати миллионов. Между тем, эта возрастная и социальная группа – наверное, самая бесправная и уязвимая.
Если у стариков, инвалидов и других «социально незащищенных категорий» есть хотя бы гипотетические шансы на самореализацию и наличие собственного мнения, то людей школьного возраста у нас по-прежнему «никто не спрашивает». С детьми в основном обращаются как с рядовыми в армии, отдавая им приказы и раздавая поручения, а тинейджеров воспринимают как неизбежное зло даже собственные родители.
С уважением у нас в обществе и вообще не очень, а уж с уважением к младшим – и заведомо более слабым – тем более. Вместо того чтобы возиться с подростковыми депрессиями и вместе открывать прекрасный новый мир, многие родители просто терпеливо ждут, когда их «трудные подростки» наконец повзрослеют.
Между тем, подростковый период – один из самых интересных и важных в жизни.
Вспомните, как сами влюблялись, лазали по деревьям, творили бог знает что и как все вам было по колено. Как зачитывали до дыр любимые книжки – под одеялом, с фонариком, как обманом проникали в кино на сеансы «до шестнадцати», как ходили на первое свидание в театр, в конце концов… Стоп. Именно здесь и обнаруживается громадная разница между подростками прежними, то есть нами, и подростками нынешними, то есть ими. Ну, скажите на милость, неужели вы всерьез верите, что кому-то из современных пятнадцатилетних придет в голову променять новую компьютерную игру на поход в МХТ? Какое такое иммерсивное шоу нужно соорудить, чтобы завлечь на него человека эпохи превосходства гаджетов? По крайней мере, именно отсутствием интереса этой социально активной и всем интересующейся (просто благодаря количеству адреналина в крови) возрастной группы объясняют театральные деятели отсутствие у нас в стране театра для подростков.
Вот, дескать, в советском прошлом были школьные культпоходы в театр – в действительности нудная «обязаловка», которую ненавидели все от мала до велика. Польза их сомнительна, но в наших театрах о них вспоминают с ностальгией. Еще бы: зал заполнен – значит билеты проданы, а за дисциплиной последят церберы-учителя. Эту практику целевых продаж не забыли и сегодня, просто театров, где идет что-то, кроме условной классики из школьной программы, становится все меньше – не на новую же драму вести детей! Проблема собственно подросткового репертуара, спектаклей по пьесам или хотя бы текстам, адресованным именно подросткам, стоит у нас сейчас донельзя остро. ТЮЗы по всей стране обслуживают старших детсадовцев и младших школьников, молодежные театры ориентированы на студентов, и young adults оказываются обделены театром.
До недавних пор то же самое происходило и с литературой. Но там, к счастью, ситуацию радикально изменили независимые издательства – «Самокат», «Компас Гид», «Розовый жираф», «Белая ворона» и некоторые другие, которые сначала переводили современные западные книжки для тех, кому не все равно, а потом вырастили и целую когорту отечественных авторов. Помню, как сама в середине-конце нулевых зачитывалась повестями Анники Тор, Ульфа Старка, Мари-Од Мюрай, как полюбила молоденькую норвежку Марию Парр с ее «Вафельным сердцем» и «Тоней Глиммердал», как перечитала все изданные по-русски сочинения прекрасной Кристине Нестлингер. Больше того, в какой-то момент специально перешла работать в «детское» издательство из взрослого, потому что искренне считала «самокатовские» книжки лучшими из всего, что издавалось по-русски.
«Самокату» нынешние подростки вообще много за что могут сказать спасибо. Вот за идею театральной лаборатории по детским книгам, например. И если начиналось все два года назад на Всероссийском фестивале театра для детей «Арлекин», продолжалось в лаборатории питерского Большого Театра Кукол (где недавно выпустили «Мой дедушка был вишней» Анджелы Нанетти), то в этом году в рамках Детского Weekendа «Золотой маски» лаборатория «Театр и современная литература для подростков» наконец доехала до Москвы. И сказать, что первый блин получился комом, язык не повернется, хотя тех, кому, собственно, и были предназначены показанные эскизы – подростков и представителей театров – в Электротеатре «Станиславский» оказалось непозволительно мало.
Тем не менее две из пяти показанных работ уже нашли пристанище и прописку («Мучных младенцев» Натальи Пахомовой будут представлены на летних показах лаборатории МТК. Next в Московском театре кукол, а «Детей ворона» Кати Корабельник – Центр им. Мейерхольда). Возможно, это не конец, и скоро мы увидим в каком-нибудь московском театре «По ту сторону синей границы» Дорит Линке-Галины Зальцман, например, а в каком-нибудь питерском парке появится палатка Пика из эскиза Анны Соколовой, единственной выбравшей для инсценировки книгу не «Самоката», а «Розового жирафа». Всего в предложенном режиссерам списке, по словам куратора лаборатории Алексея Гончаренко, было около тридцати названий. Кто-то из девушек прочитал все, кто-то сразу понял, что именно будет ставить, а кто-то и вовсе предложил свой вариант.
Инсценировки писали сами, и вышли они разной степени удачности. Галине Зальцман удалось вместить многостраничный роман в пятьдесят минут, не потеряв ни одной сюжетной линии или важного персонажа. Тонюсенькая «Считалка» Тамты Мелашвили в пересказе Жени Беркович, наоборот, обросла новыми подробностями жизни героинь. В «Мучных младенцах» Энн Файн Наталья Пахомова увидела не столько антитоталитарный роман, сколько личную историю одного отдельно взятого парня. «Дети ворона» Юлии Яковлевой у Кати Корабельник из большого и серьезного исторического романа превратились, скорее, в инфернальный комикс с множеством сюжетов-оборотней. А «Пик» в трактовке Анны Соколовой окончательно превратился в роад-муви с проповедью в финале.
Решения девушки (еще одно любопытное совпадение: в лаборатории не оказалось ни одного мужчины-режиссера!) предложили тоже совершенно непохожие. У Пахомовой, скорее, «реалистический», даже психологический театр с минимальными элементами условности, у Зальцман театр политический, острый и злободневный, в лучших традициях ее учителя Алексея Бородина, у Соколовой иммерсив, во время которого зрители должны ощутить все «прелести» пребывания в душной, непроветриваемой палатке и смотреть не столько на актера Петра Чижова, сколько на его видео-двойника. Корабельник весь эскиз балансировала между театром теней и видеомэппингом: отлично придуманная, изысканная и даже эстетская «картинка» Михаила Заиканова оказалась ключом ко всей истории, одновременно ее формой и содержанием. А у Беркович и вовсе получился театр жестокости – нарочито медленный и заунывный, как плач грузинских женщин.
Тем не менее во всех пяти эскизах оказались «вскрыты» главные проблемные зоны подросткового возраста. Зальцман сделала ставку на бунтарство и романтизм без оглядки, Пахомову заинтересовали поиски корней и своего «я», у Соколовой победила страсть к приключениям и эффектам, Корабельник неехидно, но метко посмеялась над тинеджейрской уверенностью в собственной значимости и способности изменить мир, а Беркович подробно и с чувством рассказала о пробуждении сексуальности. Однако почти все режиссеры раскрыли свои темы либо с точки зрения взрослых (а иногда и родителей, как это сделала Наталья Пахомова в «Мучных младенцах»), либо, наоборот, излишне сюсюкая. Именно такой подход – либо сверху, либо снизу, но никогда не с позиции равного – как раз и убивает театр для подростков на корню, превращает его в скучный тюз или унылую назидательную драму. Пожалуй, лишь Зальцман и отчасти Беркович (при всей спорности ее работы) удалось быть со своими героями и зрителями на равных, не снисходя до них и не сбиваясь на пафос. Лучшим подтверждением тому стал отзыв зрителя-подростка, не знавшего подробностей существования Берлинской стены, но быстро осадившего назойливых взрослых, пытавшихся понять, насколько хорошо он усвоил реалии книги Линке: «Естественно, герой утонул, а вы чего хотели от тоталитаризма?».
Реакции подростков стали лакмусовой бумажкой, которой «проверялась» адекватность того или иного эскиза. И если история про Сталина (при полном незнании контекста 1937 года) читалась тринадцатилетними как история абсурда и жестокости, то задачу Кати Корабельник можно считать выполненной. Речь здесь идет не о попытке рассказать историю двадцатого века средствами театра (хотя это тоже важно), а о доступности трактовки, ее адекватности тому возрасту, для которого предназначен спектакль. Правильно выбранная, горизонтальная или партнерская, интонация и верно найденный адресат – вот главные ключи к сердцу любого зрителя, но мнительного, сомневающегося, огребающего со всех сторон подростка в первую очередь. Без попытки реального включения этой сложной, но чрезвычайно благодарной аудитории не будет ни хорошего тинейджерского спектакля, ни доверительного разговора. И на обсуждениях в Электротеатре это стало особенно очевидно.
Так что первый (вернее, второй и даже, наверное, третий) шаг к появлению в России театра для young adults сделан. Пока еще небольшой и робкий, несколько даже пугливый, но тем не менее. Судя по реакции присутствовавших на показах тинейджеров, им театр вовсе даже не претит, они готовы туда ходить и включаться в разговор, реагируя часто совсем не так, как мы, взрослые, ожидаем. Дело за малым – сделать так, чтобы театр захотел повернуться к ним лицом, а не спиной или боком, как сейчас, осознал их личную значимость и важность волнующих их тем, понял, как себя с ними вести, не воспитывая и не поучая.
Конечно, помимо спектаклей по хорошим детским книгам и паблик-токов после них, тут нужна целенаправленная, постоянная работа с аудиторией, ее запросами и ожиданиями, ее театральными паттернами. В конце концов, работают же в Европе (главным образом, в Германии и Англии) театральные студии с участием тинейджеров, где они ставят собственные пьесы, экспериментируют, узнают театр изнутри, а не снаружи. Впрочем, это уже тема для совсем другой статьи. Пока же просто порадуемся тому, что что-то дельное происходит и у нас, и понадеемся, что работа в направлении театра к подростку (а не искусственного притягивания его к себе, как было раньше) будет продолжена.