Недоросль: Алексей, как ты относишься к пьесам для детей и подростков, насколько это направление тебе близко?
Житковский: «Пьесы для подростков» – это для меня несколько искусственно звучит, в определении слышится момент заказа на какую-то аудиторию и включаются внутренние фильтры. Ты начинаешь представлять себя подростком, как-то экстраполируешь историю на детей, которые у меня сейчас входят в подростковую фазу (у меня трое детей, старшей 12 лет, 10 лет средней, 7 лет младшему). Я не очень люблю такие вещи, поскольку ты выставляешь себе какие-то барьеры, что-то для себя закрываешь. Я бы переформатировал и назвал истории не для подростков, а про подростков. Мне кажется, это существенная разница. Сразу снимается момент заказа и «внутреннего Чуковского», когда ты думаешь, что пишешь для детей, а для детей надо писать лучше, чем для взрослых.
«Для» дает тебе позицию, что ты находишься выше и можешь транслировать истины, оно снимает момент искренности. Больше люблю истории про подростков, про внутреннего подростка, про те болевые точки, которые могут быть у подростка и у меня сейчас… Мне скоро 40 лет будет, но ощущение возраста совершенно отсутствует. Те вещи, которые я остро ощущал, когда был подростком, никуда не ушли от меня. Внутренние проблемы, страхи, тревоги, или, наоборот, радости остаются. И хорошо – значит, ты живой и еще способен переживать. Если история про подростков, я могу подключиться к ней. Она не про кого-то, а, в том числе, про меня и про моих детей.
Недоросль: Какие из своих пьес ты относишь к пьесам для детей?
Житковский: У меня были тексты, которые я писал про детей. К примеру, пьеса «Фуня» – получился бурлеск, такой хороший, как мне кажется, материал для самых маленьких. Хотя, возможно, конфликтов, естественных для драматургии, там не хватает. Я, когда работаю для детей, ориентируюсь сейчас не на драматургические тексты, а на мультфильмы. По отцовскому долгу хожу на них в кинотеатры, и мне там нравится даже больше, чем детям! Особенно пиксаровские и диснеевские вещи. Когда их смотришь, то чувствуешь праздник, аттракцион, словно катаешься на американских горках. Понимаешь: сделано профессионально и круто. На такие мультфильмы я бы хотел ориентироваться. В отечественных мультфильмах часто видишь: их делали взрослые ребята, они спускают нам сверху чуть ли не политические повестки.
Недоросль: «Фуню» где-то ставили?
Житковский: Был спектакль независимой театральной команды в Еврейской автономной области. Пьеса выигрывала ярмарку детских пьес в Екатеринбурге. Но с постановками моих «детских» текстов дело пока обстоит не очень хорошо. Думаю, это вообще проблема, у нас дефицит спектаклей по таким пьесам, несмотря на разнообразие конкурсов и обилие текстов. Мне кажется, это тема для исследовательской работы, почему так редко что-то выстреливает. Могу вспомнить разве что «Бах-бах-бах» Юли Поспеловой. Для подростков у нас тоже чаще ставят «Вафельное сердце» и другую «самокатовскую» литературу, чем пьесы. Не знаю, почему так происходит.
Недоросль: Какие из своих текстов ты относишь к «историям про подростков»?
Житковский: Назову несколько из них. Это пьеса «Девочка с головой волка» – я хотел сделать комикс-антиутопию, передать непонятное ощущение, которое у меня сейчас есть от всяких биопроблем, витающих кругом. Получился текст, который можно решать по-разному. Правда, никто его еще не поставил. Пьеса «Охота на крыс» идет в Областном театре кукол в Москве. Эта история разворачивается в 30-е годы в Ханты-Мансийском автономном округе, она полудокументальная. Мне хотелось сделать детский вариант фильма «Мертвец», роуд-муви к самому себе. Ребенок, хант, оторванный от своих корней, пускается в путешествие к своему народу, и это происходит на фоне советской действительности.
Дети – доноры историй
Недоросль: Как возник образ девочки с головой волка?
Житковский: Мне подсказала дочь – она нарисовала девочку в платье и с головой волка.
Недоросль: У тебя трое детей. Насколько ты взаимодействуешь с ними как драматург?
Житковский: Для меня они – доноры многих историй. Например, пьеса «Горка» вся прошла в нашем детском саду. Я за ними наблюдаю как орнитолог, биолог… Такое «воровство» происходит у детишек, они тебе приносят истории, сами того не ведая. Я нахожусь с ними в диалоге – читаю свои наработки, мы вместе обсуждаем их. Смотрю за реакцией детей, где им стало скучно, где они зажглись. Получается хорошая ридинг-группа. Но я общаюсь не только со своими детьми. Езжу с Марфой Горвиц, мы проводим в разных городах лабораторию «Когда мама была маленькой», у нас уже было пять таких историй. Еще я семь лет преподавал в школе искусств, работал с подростками 12-17 лет. Мне было важно вести диалог, быть в теме, что их волнует, что нет. Пока в этом поле чувствую себя уверено. Я знаю, что они говорят и о чем говорят, что для них будет искусственно, а что они хорошо воспримут. Но, может, пройдет пара лет, и я уже собьюсь с этого курса.
Недоросль: За те семь лет, что ты преподавал, подростки значительно поменялись? Насколько быстро появляется новая стилистика, речь, сленг?
Житковский: Как только возникают новые социальные тренды, они тут же схватываются подростками во всем: от музыки до мироощущения. Когда я начал работать, были эмо, готы, потом пошла стадия хипстоты, потом стали модными Фейс, Фараон... Все меняется очень стремительно. Мода быстро приходит и быстро уходит. Люди учились у меня по три года, менялись, и, возможно, уже не помнили, какими они были в прошлом году.
Есть какие-то подводные вещи под этой поверхностью моды, архетипичные, человеческие, я бы сказал, то, что действительно интересно. Это момент взросления, становления, конфликтов со сверстниками, с миром, со временем, со страной, с самим собой, с восприятием своего тела. Такие моменты не меняются, это было и 50 лет назад, и сейчас. Когда рос мой папа, у них была своя реальность, они в 17 лет слушали Pink Floyd и курили за гаражами, а сейчас курят за гаражами и слушают Фараона. Есть два слоя, и, мне кажется, одно без другого неинтересно. Верхний слой – это коммуникация, диалог, язык, им тоже надо владеть. Но без понимания того, что под ним лежит, тоже невозможно. Это будет скольжение по поверхности.
Лаборатории – тренировки для всех, кто связан с живым документальным театром
Недоросль: Ты упомянул детскую документальную театральную лабораторию «Когда мама была маленькой». Она проводится на базе театров, но в ней участвуют не профессиональные актеры, а горожане, родители с детьми, чьи истории ты собираешь и превращаешь в пьесу. Расскажи о проекте подробнее – сначала была Марфа Горвиц и ее задумка, которая воплощалась с разными командами, потом ты влился в проект? Чем тебя это увлекло?
Житковский: Да, я влился в этот процесс. В первый раз поучаствовал в проекте в 2019 году, мы работали в Красноярске. Лаборатория «Когда мама была маленькой» – это готовая франшиза, Марфа сотрудничала с разными драматургами. Мне был интересен формат, потому что я работал до этого в Ханты-Мансийске в интернате с детьми. Мне хотелось продолжить эту историю. Оказалось, в этой лабораторной работе есть интересная методика, свой стиль и подход, который позволяет раскрывать людей: и родителей, и детей. Этот проект во многом социальный, объединяющий, театр и драматургия в нем не самоцель. Его «фишка» – он создает локальное комьюнити в определенном городе из тех людей, которые, может, в театр, и не ходили. Но благодаря приходу в его пространство, люди раскрываются. Нельзя сказать, что получается великий спектакль. Важно другое: как инструмент театра, искусство может играть объединяющую роль. Это завораживает.
Недоросль: Причем работы рождаются стремительно…
Житковский: Да, все происходит быстро, за пять-шесть дней. Такой экспресс-метод все освежает. Ты работаешь быстро, ярко. Открываются грани твоего таланта, о которых ты даже и не знал. Также пригождается все, что было до, весь бэкграунд, вся моя педагогическая деятельность идет на пользу. Я достаточно легко коммуницирую с людьми, мне интересно с ними разговаривать, я себя очень комфортно чувствую в этой атмосфере. Мне нравится создавать такие сообщества, миры, оставлять после себя какие-то цветы. В Томске, Норильске, в Казани… Везде, где мы были, показы проходили прекрасно. В Томском ТЮЗе эскиз «Когда мама была маленькой» даже потом превратился в спектакль и вошел в репертуар.
Недоросль: Что такие истории дают тебе как драматургу?
Житковский: Это, безусловно, определенный жанр, где даже есть свой канон. Для меня-драматурга важно: все эти истории не придуманы. Это прекрасный для меня арсенал методов работы с документом. Все приемы, что я использовал, занимаясь документальным театром на сложные темы, подходят и для таких историй. Вербатим, работа с информацией, со СМИ, с документами. Лаборатории – это очень классные тренировки для всех, кто связан с живым документальным театром, рождающимся здесь и сейчас. Еще очень круто, что нет зазора между той фазой, когда ты написал текст, и моментом, когда видишь его на сцене. Не надо два года ждать, когда твою пьесу заметят на каком-то конкурсе, что иногда просто невозможно терпеть.
Лаборатория – это в хорошем смысле завод, фабрика, которая выдает то, что вы делаете. Это этюдная работа, в ней есть свои минусы, но много плюсов. Мгновенный результат – это очень классно. Ты понимаешь, как все работает, как живая история может стать театральным произведением. Причем незначительная, к примеру, о том, как мама в детстве украла яблоки в саду. Это обогащает твой арсенал и помогает разобраться, как работают истории. Плюс подобные проекты предполагают много композиционной работы. Драматургически здесь нужно компоновать, докручивать, по-хорошему делать нарративы. Это крутая школа.
Наш Айболит спасает мир от коронавируса
Недоросль: В 2021 году в Новосибирском «Глобусе» вышел спектакль «Айболит Forever», где ты представил свою версию известной истории. Что дает такая работа с инсценировками?
Житковский: Я в прошлом году очень устал – за сезон написал семь огромных инсценировок, почти все на два акта. Самые разные, от «Евгения Онегина» до «Айболита». Это была для меня очень хорошая школа работы не со своими текстами. Можно гнушаться этим, мол, что я, автор, буду связываться с чужими произведениями… Я не такой человек. Хотя, конечно, я не всеяден, работаю с теми людьми, кто мне интересен. Я знаю Ваню Орлова, режиссера «Айболита», знаю, почему он хотел сделать именно этот текст и обратился ко мне. Не потому, что скоро Новый год и надо быстро сделать известное название. Да и от «Айболита» в нашем спектакле кроме названия почти ничего нет. Это нормально, театр – производство, фабрика историй, люди этими историями горят и способны тебя увлечь. Так же было в Казани, где мы с Марфой Горвиц делали татарскую сказку, фольклорную историю. Я раньше ими мало интересовался, но Марфа сумела зажечь огонь.
Если говорить про «Айболита», то я читал книжку о докторе Дулиттле английского писателя Хью Лофтинга. «Айболит», которого мы знаем, как историю в стихах, изначально существовал в прозаическом переводе Чуковского, но это была такая же калька книги Лофтинга, как Буратино с Пиноккио. Книги о докторе Дулиттле – это потрясающая литература, по ней есть приключенческий фильм «Удивительное путешествие доктора Дулиттла». Его герой – чуть ли не спившийся среднего возраста чувак, ему ничего не надо, он живет в бардаке. Дулиттла играет Роберт Дауни-младший. Жена доктора умерла, он мизантроп, поэтому и имеет дело со зверями, что люди ему уже неинтересны.
Недоросль: Вы отталкивались от этой истории?
Житковский: Мы придумали оригинальную, от Хью Лофтинга тоже ничего не осталось. Мы ориентировались на Pixar. По-моему, классная задача сделать пиксаровский спектакль. Вопрос не в том, что надо переписать текст для сцены. Вопрос в том, где найти интерес. У меня есть теория, по которой драматург – это человек с инструментарием. Надо быть хамелеоном в своем мастерстве. Это нормально, когда ты можешь менять регистры и везде давать качество, не опускаться до пошлятины и халтуры, а делать классные вещи даже из популярной истории, находить в ней неожиданные грани. У нас Айболит спасал мир от коронавируса. В итоге появился сложный, большой спектакль, не скажу, что все у нас получилось, себя нахваливать не буду. Но история есть, дети ее смотрят, подсказывают героям. Была задача, и мы с ней работали. И так по каждой инсценировке… В этом году мне тоже предстоят инсценировки, но что поделать, надо находить в этой работе интерес.
Недоросль: Инсценировки, наверное, более востребованы, чем авторские пьесы…
Житковский: Это востребовано, но, мне кажется, можно соблюдать баланс, работать и с теми, и с теми. Только найти режим.
Недоросль: Тебя хватает на такое совмещение?
Житковский: Пока хватает. Конечно, где-то бывает перекос, такой год инсценировок выдался. Но хорошо, когда именно тебя просят что-то сделать.
Недоросль: Ты несколько раз упоминал анимацию. Как ты думаешь воплощать тягу к этому жанру?
Житковский: Я анимацией увлекался, еще когда учился во ВГИКе, были мультфильмы, которые я делал как сценарист. Вопрос не в том, что анимация – наше все. Просто там существует непосредственный способ подачи, когда говорит картинка, движение, действие. И можно к этому приблизиться – не через тяжеловесность слов, а через то, что просвечивает между ними. Мне такой подход очень нравится. Кстати, Чехов в этом плане хороший детский писатель. У него герои делают одно, говорят другое, а думают о третьем – это тоже анимация в смысле одушевления чего-то. Мне нравится, когда что-то происходит между слов. Можно всего два-три слова написать, и в этом будет бомба заложена. А можно раскатать на две страницы литературно, и ничего не случится. Про анимацию я говорю потому, что выходит много очень хороших мультфильмов. Я сейчас сходил на «Зверопой 2». Мне бы кто-то лет десять назад сказал, когда я смотрел архивные фильмы 1960-х годов: «Ты «Зверопой 2» будешь смотреть!». Я бы ответил, с ума сошли, я посмотрю грузинское кино… Теперь я «Зверопой» и 1, и 2 всем рекомендую. Если «Рембо 2» хуже, чем «Рембо 1», то «Зверопой 2» еще лучше, чем «Зверопой 1»!
Житковский: Я анимацией увлекался, еще когда учился во ВГИКе, были мультфильмы, которые я делал как сценарист. Вопрос не в том, что анимация – наше все. Просто там существует непосредственный способ подачи, когда говорит картинка, движение, действие. И можно к этому приблизиться – не через тяжеловесность слов, а через то, что просвечивает между ними. Мне такой подход очень нравится. Кстати, Чехов в этом плане хороший детский писатель. У него герои делают одно, говорят другое, а думают о третьем – это тоже анимация в смысле одушевления чего-то. Мне нравится, когда что-то происходит между слов. Можно всего 2-3 слова написать, и в этом будет бомба заложена. А можно раскатать на две страницы литературно, и ничего не случится. Про анимацию я говорю потому, что выходит много очень хороших мультфильмов. Я сейчас сходил на «Зверопой 2». Мне бы кто-то лет 10 назад сказал, когда я смотрел архивные фильмы 1960-х годов: «Ты «Зверопой 2» будешь смотреть!». Я бы ответил, с ума сошли, я посмотрю грузинское кино… теперь я и «Зверопой» и 1, и 2 всем рекомендую. Если «Рембо 2» хуже, чем «Рембо 1», то «Зверопой -2» еще лучше, чем «Зверопой 1»!